Мне хотелось в это верить. Очень хотелось. Но разогнать страх, тоску и нарастающее между нами напряжение это не помогло. Да и общая угнетенность моего настроения из-за такой непривычной для нас сложности в общении, какой-то дикой для меня отчужденности – только усиливало взвинченность нервов. Казалось, еще немного – и я взорвусь, не выдержу.
Чтобы как-то расслабиться, я решила потихоньку возобновить занятия танцами. Летний перерыв наглядно показал, что потом не так и просто вернуться в строй. И хоть я понимала, что нагрузки полноценных тренировок мне еще не нужны, да и повредить могут, ничего плохого в легких домашних повторениях элементов – не видела. Потому выбрала для себя комнату на первом этаже, где было не так много мебели, принесла музыкальный центр (не сама, охранников попросила), и приступила.
Сергей
Я действительно старался вернуть все на позиции, на которых мы раньше были. Но ни черта не получалось! И ладно Света. Я понимал, что Бабочка вряд ли так просто согласится закрыть на все глаза и сделать вид, что ничего и никогда между нами не менялось. Нет, я о таком и не мечтал, учитывая вариант с ее сопротивлением. Но дело-то было не в Свете. Срывался я. Срывался постоянно.
Эти ночные «проверки» ее состояния… Только идиот поверит в такую причину моих ночных обходов. И я знал, что ни под каким предлогом не должен этого делать, Бабочка уже уверенно шла на поправку. Но все равно заходил к ней, потому что не мог, не справлялся с желанием быть ближе.
Я напоминал себе о том, что для всех она - моя племянница. О том, что она еще в школе учится, черт возьми! И ей меньше всего надо влюбляться или связываться с таким, как я. Я все это повторял про себя постоянно. И все равно не мог удержаться, чтоб не обнять ее, чтобы не поцеловать, хоть в макушку, висок.
Возможно, будь я более разумным и сумей разыграть полное равнодушие к ней, как к девушке – Света потеряла бы интерес и обратила бы свои взоры на кого-то другого. Более подходящего. На того же малолетнего придурка, Артема, к примеру, который не оставлял попыток за ней ухаживать. И я ведь старался. Реально старался: наступил себе на горло, не обращая внимания на собственное мнение и свои желания, уехал, обеспечив им «уединение» настолько, насколько это было реально вообще. И что? Что я сделал, едва вернулся? Я поперся к ней, еще и с орхидеей, словно пытался вопреки всем своим умным поступкам «застолбить» свое место, убедиться, что отношение Светы не изменилось после этой встречи. Ну, не дурак ли?
Дурак, ясное дело. Зато, каким же счастливым дураком я был, когда моя Бабочка прошептала мне, что любит, даже во сне потянулась ко мне.
Правда, я снова попытался взяться за ум. И последние три дня почти не бывал дома: уезжал до того, как она вставала, а приезжал уже после полуночи. И только ночами продолжал заглядывать к ней в комнату, хоть теперь и не позволял себе приближаться к кровати.
А сегодня – устал бегать. Решил, что надо еще раз с ней поговорить. Откровенно и честно. Еще раз объяснить моей Бабочке то, сколько перед ней в жизни путей, сколько возможностей. Напомнить, что для всех – мы родные люди, и об этом не стоит забывать. Да и просто, настоять на том, чтобы она хорошенько подумала и попыталась отстраненно посмотреть на свои ощущения. Ведь Света у меня умная.
Скажу честно, несмотря на все свои чувства и желания, в тот момент я все еще не сомневался – ее отношение ко мне несерьезное и надуманное, и скоро Света его перерастет. Потому, готовый воплотить в жизнь эти планы, я вернулся довольно рано, еще не было и пяти вечера. И пошел к комнате, которую, если верить начальнику моей охраны, Бабочка облюбовала в качестве зала для танцев в последние три дня. Не то, чтобы я полностью одобрял идею возвращения к тренировкам, не был уверен, что Бабочка для этого достаточно поправилась. Но врач, которому я позвонил, едва охрана мне об этом доложила, дал добро. Вот и я не вмешивался. А сейчас даже захотелось стать и тихонько понаблюдать за ее тренировкой. Раньше, когда Света начала ходить на танцы, я, во время своих нечастых визитов, всегда сам отвозил ее на занятия, и стоял, наблюдая, как она отрабатывает какие-то пируэты, движения. Когда же я уезжал, Бабочка часто отправляла мне записи с тренировок или конкурсов – и я их просматривал. Было что-то волшебное в наблюдении за тем, как ее движения становились все более уверенными, отточенными, плавными. У меня по-хорошему захватывало дух, когда я наблюдал за танцами Бабочки в последние годы. Кто-то мог бы сказать, что она просто упорна и прилежно работает, но таланта у нее к этому нет (как однажды заявила мне ее преподаватель, пока двенадцатилетняя Света разминалась). Видит Бог, я чуть не придушил эту пигалицу. Пригрозил, что если она додумается сказать такое ребенку – серьезно пожалеет. Мне плевать было на ее «профессиональное» мнение. Главное, я видел – когда Света танцует, она будто летать начинает. В каждом ее движении виделось и ощущалось такое удовольствие и радость от танца, какое никакой талант не подарит.
В последний раз я следил за ее тренировкой, когда заставил Бабочку вернуться к любимому увлечению в этом августе. Так что сейчас собирался с удовольствием понаблюдать за ней. Да и потом, существовал в моем решении определенный расчет – после танцев у Светы всегда было великолепное настроение. И я собирался этим воспользоваться.
Однако то, что предстало моим глазам, стоило открыть двери, из-за которых звучала музыка, заставило меня забыть обо всех этих мыслях и расчетах. Это зрелище сбивало с толку и выбивало дух. А так же начисто сметало все здравые решения, которые я принял. Зато так взбудоражило мозг и тело, что на какие-то мгновения я застыл на пороге, ошеломленно глядя на Свету.
Наверное, весомую долю в моей реакции сыграло то, что все эти дни я упрямо пытался убедить себя – она ребенок. Она все еще ребенок. И тот срыв, та моя ненормальная реакция, поведение и желание – мои бзики и проблемы. Я знал, что все не совсем так. Но все равно твердил это себе круглыми сутками. Но то, что я видел сейчас – растоптало все эти убеждения.
Она не была ребенком. И как бы я ни хотел себя заново убедить в этом, как ни старался самообмануться – после подобного зрелища такой фокус у меня никогда уже не выйдет.
Моя Бабочка танцевала. Да.
Но танцевала такие танцы, которых я никогда в ее исполнении не видел. И, видит Бог, меньше всего хотел бы увидеть еще полгода назад, скорее предпочел бы себе глаза выдрать. А сейчас – не мог отвернуться. Даже не моргал.
Я понимал, что именно вижу. Блин. Не из лесу же вышел. И не из какой-то глухой деревни. И не первый раз любовался на стриптиз. Но елки-палки! Это же моя Бабочка…
Честно говоря, глядя на ее движения, на то, как изгибается под музыку ее тело, облаченное лишь в короткий топик, оголяющий живот, и лосины – у меня взрывался мозг. В прямом смысле. Не оставалось умных и правильных мыслей. Ничего, кроме четкого знания, что это – моя женщина. Все в ней – только мое! И этот живот… Ладно, признаюсь, я бредил им не меньше, чем ощущением прикосновения к волосам, к шее Светы. Не знаю, может ли быть фетишем часть тела, но я определенно дурел от ощущения, когда накрывал ладонью, пальцами ее живот. Когда гладил, ощущая пупок. Как же мне хотелось повторить этот путь языком, губами, кто б знал!
Света меня пока не увидела. Она продолжала самозабвенно танцевать, плавными движениями словно обвиваясь вокруг стула, которым, очевидно, пыталась себе компенсировать отсутствие шеста.
И вот тут, на этой мысли, на фоне дикого желания, пульсирующего сейчас не только в моем паху, но даже в черепе, меня накрыло еще одной мыслью, вызвавшей просто дикую ярость.
Черт возьми, но ведь это была моя девочка! Моя Бабочка! Человечек, которого я оберегал и лелеял, защищал от всего мира и его грязи всю ее жизнь.
Так, какого лешего, она сейчас танцует стриптиз?!
Для чего? Для кого? Перед кем собирается вот это вот демонстрировать, а? В том клубе перед какими-то пьяными и обкуренными придурками, которые потом будут дрочить, вспоминая ее танец?
