Владимир молча слушал. Никто не мешал — Женька с утра, поругавшись с Лёшкой, ушёл куда-то «на ближний сталкинг» — искать в заброшенных промзданиях перевязочный материал для Генки; сказал, что видел где-то старые аптечки. Лёшка тоже куда-то смылась. Элеонора, сеструха, увела Наташу; с маленькой Женькиной сестрой ушли «знакомиться с диспозицией», как она выразилась, — откуда-то у сестры взялись эти, прежде для неё немыслимые, термины. Пистолет, кстати, забрала. Ясно что ушли чтобы дать ему выяснить отношения с Гузелью, для чего бы ещё.
Они говорили в самом большом помещении «Норы», в подвале, возле большой гудронной печи; которую после того, как им достались наливняки с топливом, больше уже не топили, вполне обходясь солярогазом и примусом, другими более «экологичными» средствами обогрева и приготовления пищи. Вот и сейчас в «кухонной зоне» сипела паяльная лампа, грея котёл с водой; привычно воняло смесью разных нефтепродуктов; почти неразличимо бормотал, периодически переходя на музыку, радиоприёмник; возле кухонных столов разговаривали готовящие завтрак женщины. Доносился и разговор:
— …и не встаёт. Не может. В туалет — кое-как, с бабы Лизы помощью. А у Генки — температура.
— Это нормально. Елизавета Фёдоровна говорит, что нормально. Что обойдётся, даст бог. Главное — пришёл.
— …достал. Обе достал. Оберст. Говорит, — вообще это женщины должны уметь делать. Говорит, надо было в мирное-то время не сериалы смотреть, а на курсы как их… на пармедиков идти. Или медсестёр. То, говорит, куда это годится! — пулю не могут вынуть!
— Там картечь.
— Знаю. Теперь уж и я… разбираюсь, да. Теперь. Раньше надо было, конечно, учиться.
— …не очень-то я сериалы и смотрела…
— Да что там — все мы смотрели. Если б знать, что надо будет! Да кто ж знал. Когда вот это всё началось, ну, помнишь — весной. Соседи уезжали, продавали свой телевизор, — большой, плазменный. Я, скока было, всё достала, с книжки сняла; и есчо серёжки золотые, бабушкины — всё, им, за плазму эту. Купила. Очень выгодно это было — они недорого продавали. Тогда казалось недорого. Думала невестке подарю…
— Ну?
— Так и стоит, поди, дома-то. Кому он теперь нужен. Лучше б перца купила. Горошком. Помнишь — копейки ведь стоил, во всех магазинах! Сейчас поди найди… Или эти, приправы эти. Ну, сушёные. Их ещё по телевизору тогда всё время рекламировали, помнишь?
— Мивина, что ли?
— Мивина — это, вроде, для кошек… хотя я уже не помню, честно говоря. Ну, такие, приправы, в пакетиках — помнишь?
— Да помню. Химия там сплошная. И эти — глутоматы.
— Да пускай. Зато стоили копейки и хранились долго. Как вспомню… тогда, когда, помнишь — только объявили о начале «нормированного отпуска продуктов» — ну, кроме спец-магазинов. Мы в тот день в «Гекторе» были — как вспомню… Ведь всё, всё-всё было! — а набрали тогда ерунды какой-то… Знать бы что понадобится… А сейчас… хорошо вот хоть соль есть. Пока. Сейчас бы чего туда ещё для вкуса!..
— Надо посмотреть, — Володя с Женькой много чего вчера привезли. Мы же только вон фасоль взяли. Надо посмотреть…
— И правда! Чо это мы. Пойдём, по-быстрому просмотрим…
— …а за телевизор не переживай, — что так, что на книжке деньги бы пропали, — какая разница!
— Серёжки жалко.
— Это да. Это верно.
Ушли.
А Гузель закончила:
— И я бы не поехала, если бы… если бы знала. Пусть уж лучше там, со всеми! Если… да что «если», — я ведь вижу. Нет возможности…
Голос её дрогнул, но закончила она по-прежнему ровно:
— И, получается, лишняя я здесь! Значит нечего мне тут и делать. Сегодня ещё здесь, а завтра с утра — назад. Тот дядечка, что на воротах нас встречал, сегодня, как обещал, овса для Орлика принёс. Накормлю, возьму с собой — и домой.
— Куда «домой»?..
— Туда. В Озерье. Там мой дом сейчас.
Владимир испытующе посмотрел ей в лицо. Додавливает его, что ли? Чувствуется, это, элемент давления. Умеют женщины вот эдак… что невольно начинаешь чувствовать себя подонком и слабаком.
Нет. По ней видно — и в самом деле, соберётся — и обратно!.. Верхом. Даже без оружия. Куда? На блокированный Пригорок? Чем она им там поможет, как? Но… а видно ведь — поедет. Потому что «у неё там дом». А дом, семью, друзей нельзя бросать в беде. Как бы тебе не было при этом плохо, и какой бы малостью ты вообще не мог им помочь. В конце концов — погибнуть вместе. Это же — дом. Дом. Нельзя не пытаться помочь. Хоть чем-то.
А Гузель красивая… прямо очень красивая. Особенно сейчас, когда — это видно! — меньше всего думает о том, как он выглядит в его глазах. По её понятиям он — изменил, и всё между ними кончено. Но — он их и спас; и он — последняя надежда на помощь общине! Или не так? Кожа лица такая гладкая, как велюр прямо; так и хочется прижаться губами. И губы у неё… обветренные, но это её совершенно не портит. Такие… такие губы…
Гузель что-то увидела в его взгляде, — недоумённо взглянула. А он неожиданно для себя выпалил:
— Ты погоди. Может вместе поедем.
— Ты что?? — в красивых, чуть раскосых по-восточному глазах, плеснулось изумление.
А он продолжил:
— Ты это насчёт «дома» — правильно. Только зря вот так разделяешь: что «я» — и община. Меня ведь никто из общины не изгонял! — помнишь? Напротив, я тут как бы в командировке. Так что и мой дом — там. И Вовчик — друг. И — ты…
Посмотрел как Генка. Спит. Вернулись Наташа с Элеонорой и маленькой Наталкой. Наташа опять заплаканная. Чтобы не пересекаться с ней, Владимир пошёл проведать дядю Сашу, возле которого, в сторожке, хлопотала баба Лиза. Побыл там, поговорил с вернувшимся Женькой, — тот и правда притащил много бинтов и ваты; перевязочные пакеты — старые, в ломких, крошащихся в пальцах обёртках; бинты — местами желтоватые, — от времени! — заверил Женька, а так — всё чистое, там сто лет никто не трогал.
Попросил Женьку подежурить на воротах вместо ушедшего домой отсыпаться Оберста; сам отправился в дальний ангар, где ремонтировался бронированный монстр — «Слонопотам». Там же, оказывается, тусовалась и Лёшка.
Машина, теперь уже с собранным двигателем, по сути, готовая к работе, представляла теперь не только внушительное, но и устрашающе — комическое зрелище: постаралась Алёна-Лёшка. Вчера, пока они с Женькой куролесили в городе, она, чтобы чем-то заняться, с помощью баллончиков с краской раскрасила по идее боевую машину в нечто странное.
Первое, что она сделала — это попыталась нанести на ржаво-серые стальные борта грузовика «камуфляж». «Чтобы выглядел как военный». Но относительно камуфляжа она имела очень смутные познания. По времени года лучше всего подошло бы нечто светло-серое в смеси с сизым; но таких цветов не было, и Лёшка потрудилась, украсив левый борт бронированного монстра бесформенными пятнами ядовито-зелёной и ярко-коричневой краски. Получилось ярко и совсем «некамуфляжно», но Лёшка старалась изо всех сил. Ей не хватало роста, и она трудилась, встав на ящик; но, тем не менее, и эта коричнево-зелёная роспись доставала лишь чуть выше середины высокого борта кунга. Выше всё так же был виден грубый серый металл, — издалека казалось, как будто серо-стальная туша какого-то исполинского животного погрузилась до половины в буйную тропическую растительность.
Потом у неё кончилась зелёная краска, на другой борт её не хватило; а страсть к художественному творчеству только разыгралась. Тогда на правом борту Лёшка решила изобразить самого слонопотама — как она себе его представляла. Коричневой краски оставалось мало, зато была ярко-небесно-голубая и бледно-розовая; того цвета, который продвинутые модницы называют «нежный персик». Была и ярко-красная краска.
Орудуя баллончиками с краской и большой малярной кистью, перемазавшись краской и надышавшись до одурения аэрозольных испарений, Лёшка изобразила на борту нечто устрашающе-толстое, розовое; с шестью ногами-колоннами, задранным коричневым хоботом и длиннющими ярко-голубыми клыками-бивнями. Ярко-красный разъярённый глаз с чёрным выпуклым зрачком, выполненным растопленным гудроном; и такая же ярко-красная распахнутая пасть завершили эту, на её взгляд, устрашающую картину. Кроме того, поскольку красной краски оставалось ещё достаточно, она изобразила на радиаторе два ярких глаза, яростно смотрящих вперёд, по курсу.
