— Да? — пальцы Люкова сжимают мою талию, язык щекочет грудь, а я смотрю в экран телефона, на знакомые цифры своего номера, на надпись над ними, разом растеряв весь свой исследовательский пыл. Признаюсь растерянно:
— Я не знаю, что сказать.
— Скажи первое, что придет на ум, — великодушно разрешает он.
— Здесь написано: „Глупая смешная птичка“.
Люков смеется. Громко и с удовольствием, запрокинув голову. Легко приподнимает меня над собой, целуя в живот. Опрокидывает на широкую грудь, падая вместе со мной на подушку.
— Да ты, оказывается, лгунишка у меня! Та еще обманщица! Там написано „любимая“, и за ложь, мой хитрый изворотливый воробышек, тебе полагается крепко поцеловать меня…»
— …Моя сказочница, я хочу быть твоим мужем.
Я смотрю на него, на то, как серьезен его взгляд, как он замер в ожидании моего ответа, и касаюсь ладонью любимого лица.
— Илья, ты ведь знаешь, что я отвечу «да»? Что не смогу без тебя.
— Знаю.
— Что я люблю тебя.
— Да, птичка.
— Что никогда не стану ни с кем делить. Никогда и ни с кем, сколько бы лет нам ни было.
— Знаю, родная, — он встает и обнимает меня. Гладит по волосам, прижимая к себе. — Знаю и чувствую то же, что ты.
— Ну, тогда надо сказать Боссу, что твоей невесте вовсе не нужен молодой жеребец с элитной родословной. У нее уже есть один, хватит.
Каждый раз, когда я заставляю его смеяться, у меня замирает сердце от того, каким новым он предстает мне. Только для меня открываясь, только со мной теряя всю присущую ему холодность.
Снежный Кай — вовсе не снежный, а для своей Герды очень даже внимательный и горячий.
Мой Люков!
— Я надеялся, что не разочарую тебя, птичка, но такое сравнение даже мне льстит! Жеребец, говоришь?..
Он легко подхватывает меня на руки и уносит в ванную комнату. Включив душ, смывает с моих бедер следы муки, отворачивает от себя, выписывая пальцами на моей попе круги и целуя спину, и когда, наконец, наше дыхание предает нас, я легко прогибаюсь ему навстречу, разрешая любить себя так, как это умеет только он, — нежно, со всей страстью. Со своим мужчиной без стеснения и стыда.
— Илья, а ведь я даже не знаю, сколько тебе лет.
— Двадцать три. — В доме Люкова нет моих личных вещей, и он облачает меня в свою рубашку; усадив к себе на колени, сосредоточенно застегивает на мне пуговицы и закатывает рукава, делая это с видимым усердием и удовольствием. — Я совсем старик для тебя.
Да уж. Наши даты рождения разделяет три года и пять мартовских дней, но мне не хочется сейчас упоминать об этом.
— Так значит, твой отец ничего не напутал, и ты действительно сегодня именинник? — возвращаюсь я к нашему разговору.
— Значит, действительно, — Люков дарит мне мимолетный поцелуй в кончик носа. Смотрит серьезно колко-колючими глазами. — Но это ерунда, птичка, не стоящая внимания. Странно, что Босс вспомнил.
— Как это — ерунда? — я изумляюсь, поправляя пальцем очки на переносице. — И почему странно? Илья, Роман Сергеевич — твой отец и любит тебя. Знаю, он справедливо заслужил твою обиду, только те чувства, что я видела в его глазах вчера, невозможно сыграть — они были искренни! И потом, как подумаю, что, если бы не он, я бы так и не нашла тебя в городе, не увидела. Так и не сказала бы, что ты… что я…
Я смотрю на него, закусив губы. Казалось бы, чего таиться? Проще простого взять и сказать любимому человеку, что ждешь от него ребенка. Тогда почему так крепко прилип язык к небу?
— Бог с ним, с Боссом. Свой главный подарок — тебя — я получил. Воробышек? — пальцы Ильи пробираются под рубашку и ложатся на живот. Темные глаза останавливаются на моих в ожидании ответа.
— Что я люблю тебя, — выдыхаю я.
— Это правда, я чувствую, — Люков целует меня, довольно прикрыв веки, — но не вся. Да, птичка? — вновь внимательно смотрит, заставляя отчаянно краснеть под его взглядом.
— Эм, да-а…
— Так что ты собиралась сказать мне, окажись я в городе?
— Что я скучала по тебе. Очень!
Теплые пальцы наглаживают живот, лишая меня слов. Губы скользят по шее, осторожно прикусывая кожу.
— Да-а… Какая у меня честная девочка, — урчит он сытым котом, — и никаких секретов от будущего мужа. Ни единого секрета. Ни единого сговора кое с кем не очень приятным.
— Илья! Перестань! — возмущаюсь я. — Если ты догадался, так почему молчал?
— Не мог поверить, — серьезно отвечает он, — что ты решилась, сама… До сих пор не верю.
А я не верю, что он мог подумать обо мне иное.
— Я бы никогда не смогла поступить по-другому. Я не думала и минуты! Как только узнала новость, сразу решила, что он будет в моей жизни. Что он будет в нашей жизни!
Руки Люкова застывают на моей коже, а на лицо медленно наползает хмурая тень.
— Кто «он»? — произносит он как-то придушенно-хрипло, замедляясь в дыхании и напрягаясь в теле, заставляя меня в волнении заерзать на его коленях, отползая назад.
— Ребенок… Илья, я не успела приготовить торт, но у меня все же есть для тебя подарок. Только вот подарить его тебе я смогу не раньше, чем через шесть месяцев с маленьким хвостиком… Нужно время, понимаешь?
Я смотрю в его немигающие глаза и вижу, как в них снова зажигается жизнь, расцвечивая искрами потускневший было взгляд.
— Воробышек! — задыхается он, притягивая меня за плечи. — Что?! Повтори!
И я с облегчением признаюсь:
— У нас будет ребенок, Илья. Я беременна больше двух месяцев, с той самой первой нашей с тобой ночи. Прости, что так долго молчала. Не знала, как сказать, сомневалась. Не знала, хотел ли ты, чтобы так случилось.
Он продолжает молча смотреть на меня, и я запоздало интересуюсь, сообразив, наконец, что, похоже, поспешила с выводами:
— А ты что подумал?
— Что ты сама хотела меня найти, даже пойдя на сговор с Боссом.
Я смеюсь и обнимаю его за шею:
— Конечно сама, дурачок! Хотела! — целую Люкова в заалевшие от волнения щеки. — Очень хотела найти тебя, всю свою юность хотела, и вот нашла! Красивого, сильного и моего! Самого лучшего!
В этот раз он дарит удовольствие только мне, запретив касаться его. Мое сердце бешено стучит, а душа млеет в упоительной радости признания:
— Хотел ли я? Да, я надеялся, птичка, ты должна была понять. Я ни с кем до тебя не был таким беспечным. Сначала сошел с ума, а потом не хотел… Не хотел, как с другими. Это чудо любить тебя просто так. Чудо надеяться, знать, что ты моя и для меня. Что ты единственная.
День пролетает незаметно. Я все-таки готовлю для Люкова полюбившийся ему черничный пирог — почти из ничего, и даже получаю от Ильи щедрую порцию похвалы и восхищения моим кулинарным талантом.
— Женя, ты уверена, что не замерзнешь? — спрашивает он меня наверное в десятый раз, когда я отказываюсь надеть на себя предложенный Ильей свитер, собираясь вместе с ним покинуть квартиру. — Мне кажется, твой свитер недостаточно длинный и теплый. На улице холодно, и ты можешь простыть!
На мне джинсы, шерстяная водолазка с высоким узким воротом и легкая весенняя курточка-пуховик до бедра, — вполне себе пригодная одежда для мартовского вечера, который планируется провести в машине.
— Илья, если я надену твой свитер, именно тот, который ты сейчас держишь в руке, он будет болтаться на мне почти до колен. Меня же люди засмеют, а вместе со мной и тебя!
— Мне все равно. Пусть только попробуют! — отвечает он на полном серьезе, ожидая меня у порога. Несмотря на ссадину на брови и подбородке, одетый и выглядящий сейчас, как герой рекламного ролика для любящих стремительность и опасность мужчин: синие джинсы, черная кожаная куртка, черный джемпер с открытым V-образным воротом и колючий взгляд карих глаз на смуглом красивом лице. Зажигающийся теплом всякий раз, когда останавливается на мне.
— Все будет хорошо, я не замерзну, — я щелкаю у подбородка молнией куртки и, привстав на цыпочки, касаюсь губами любимых губ. — Пожалуйста, не переживай!
