— Рабочее, Петрова, — не теряется мужчина. — Я бы даже сказал, инквизиторское настроение, — хищно оскаливается, бросая на кафедру толстую папку и тут же подзывая девушку к доске. — Подойдите ко мне, Лида.
— Юр Андреич! — смущается девушка, испуганно оглядываясь на расходящихся и рассаживающихся за парты студентов. — Это не честно! Почему сразу я?
— Нравитесь, Петрова, особенно с новым цветом волос. Чувствую, ведьминский костер по вас плачет. Так и хочется начать допрос с пристрастием. Итак, — математик отворачивается от залитой румянцем девушки и берет в руки мел, — дифференциальные исчисления и формула Тейлора. Прошу, Петрова, — бросает через плечо. — Разложите-ка мне данную функцию в вышеозначенный ряд… Напоминаю, будущие инженеры, — требовательно стучит ладонью о кафедру, — не теряем время и работаем самостоятельно. Через десять минут пройду проверю!
Все шуршат конспектами, Воробышек, наконец, забыта, и я бегу по узкому проходу между рядами парт, сбегая на галерку, спеша отыскать глазами верного Невского.
Да где же ты, друг мой Колька?!
Странно. Парень сидит в крайнем ряду у окна и даже не смотрит на меня.
— Привет, Коль! — Я забираюсь к нему за парту и толкаю друга плечом. — Как дела? Кстати, Невский, — улыбаюсь, радуясь нашей встрече, — с Новым годом тебя! Надеюсь, хорошо встретил?
— Отлично, — вяло отзывается парень, демонстративно отгораживаясь от меня рукой. — Ты отвлекаешь меня, Воробышек, решала бы лучше. Не надейся, что Игнатьев спустит тебе экзамен.
Вот те на! Я так и застываю с открытым ртом. Нет, я понимаю, что он прав. Что сейчас не самое удачное время начинать дружескую беседу, что идет консультация, мыслительный процесс и все такое… но от холодного приветствия друга почему-то становится обидно на душе. Раньше Кольке подобные мелочи, как наличие под носом преподавателя, не мешали.
Что ж, не хочет говорить, не надо. Поверю в то, что тому причина — интенсивный учебный процесс. Напрашиваться на внимание для меня — последнее дело.
Я отворачиваюсь и раскрываю конспект. Переношу на лист с доски заданную математиком к решению функцию и пытаюсь честно разложить ее в малопонятный мне ряд Тейлора. Когда преподаватель усложняет задание, требуя вывести формулу для трех переменных — я выключаюсь…
«ПОСЛУШНИК ТЬМЫ»
(Пьеса)
(Отрывок)
ТРАКТИРЩИК: (бродяге). Куда бредешь? Эй! Добрый человек! Остановись!.. Прими из рук моих краюху хлеба. Так жалок ты… Прошу тебя, отведай бокал вина от влажных губ моих. Здесь тракт кончается, конец пути на юг. Распутье мира… Чаша океана все поглотила, и тебе, мой друг, придется начинать свой путь сначала.
Так раздели со мною стол и кров, умой лицо, передохни с дороги. Я с радостью возьму твои тревоги, коль ты поведать о себе готов. Готов сказать, кто ты: далекий странник, святой великомученик, изгнанник? Или скиталец проклятых дорог, что коротает век за пешим ходом?.. Я многого хочу, ответь?
БРОДЯГА (устало): Да, много. Цена твоя безмерна за вино. Ведь любопытство — грех, оно подобно смерти для меня, как жалость… Ничтожных чувств обитель… Полно! (Вздыхая.) Мне осталось, похоже, расплатиться за него своим рассказом. Что ж, пусть так. (Берет из рук трактирщика вино и жадно пьет. Горько утирает губы, возвращая пустой бокал). Устал идти. Распутье. Пыльный тракт остался позади, присяду. Вот тот валун покажется наградой истерзанному телу моему. Душе моей, что сумраку подобна, дарована мне дьяволом была. Ему служил я верно, мгла, как сопло ада поглотила разум. Изъела доброе. Что дадено Творцом мне было — выжгла. Разверзла ад в моей душе и вышла, оставив по себе труху. (Опускается на камень.) Истлевшие остатки покаянья… Столь жалкие, что оправдать деянья слуги закона темного не в силах.
Кто я? Отца убивший, мать предавший и землю окропивший их слезами?.. Куда иду — земной наместник гада. Палач судьбы, которому наградой агония предсмертная была, души распятие и жизни угасанье. Куда?! Несчастный странник, раскаяньем низвергнутый в пучину, личину сбросивший постыдного греха… Куда?!
Мне стыд не ведом, ведом только страх. Тем и живу… С тем и иду по миру, страшась возмездия карающей руки того, кто выжил. И кому, — в разгар чумного пира, — даровано бессмертье было, и всепрощенье от Него. За сильный дух и праведное дело…
Избиты ступни в кровь, рваньем прикрыто тело. Сума, как горб, — пожизненная ноша, грехами полнится. Кишит нетленным прахом возжаждавших возмездья мертвецов, испивших желчь мою сполна…
Когда я прихожу в себя, аудитория пуста, и только верный Колька сидит рядом. Пристроив на моем плече подбородок, заглядывает в тетрадь, сокрушенно вздыхая:
— Ты невозможна, Воробышек. И совершенно потеряна для науки. Опять за свое принялась, да?
— Жень? — негромко окликает, когда я молча убираю исписанный правками конспект в сумку и, в который раз чертыхаясь на внезапно нагрянувшее вдохновение, встаю из-за стола. — Надо поговорить.
— Что, Невский, Ваше Величество уже снизошли до меня?.. — я поднимаю бровь, впрочем, избегая смотреть на парня. Зная, что вряд ли устою перед зеленью его глаз и еще, чего доброго, расплывусь во всепрощающей улыбке. — Извини, Коль, не хочу тебя отвлекать. Занимайся.
Я иду к двери, но, не дойдя, останавливаюсь.
— Кстати, — оглядываюсь, вспомнив, что хотела поблагодарить его, — спасибо, что не бросил в клубе и доставил домой. Надеюсь, ты не сильно потратился на такси? Я сегодня из дому, так что могу вернуть тебе часть денег прямо сейчас…
— Перестань, Жень, — Колька одним махом выбирается из-за парты и уже через секунду обнимает меня за плечи, брезгливо отталкивая полураскрытую сумку. — И не говори глупости. Еще бы я тебя бросил после всего, что ты отмочила! — по-дружески встряхивает, заглядывая в лицо. — Ну что, мир?
И как перед таким устоишь?
— Мир, — киваю я и вдруг замечаю изумленно: — Колька, что с твоим лицом? Я думала, Танька пошутила, а у тебя и правда, что ли, глаз подбит? Ты чем это занимался в свой день рожденья? — требовательно поворачиваю парня к себе за подбородок, разглядывая. — Кулачные бои устраивал?
Синяк у Невского не так чтобы очень большой, но лиловый и прямо под левым глазом. Мне жалко его и одновременно смешно: уж очень с ним парень похож на пирата. Особенно сейчас, когда его жесткие волосы взъерошены и торчат надо лбом русым козырьком.
Невский кривится и касается щеки.
— У Люкова спросишь, чего он вдруг размахался, — недовольно бурчит, с интересом поглядывая на меня. — Заодно и за доставку до общаги поблагодаришь. Да и реанимировал тебя после слоновьей дозы текилы тоже он, правда, с другом. Похоже, в спиртное дрянь какую-то подмешали, пришлось тебе промыть желудок. Но ты не переживай, Жень, — реагирует Колька на мой ошеломленный взгляд живым сочувствием. — Я был рядом и все контролировал! Твоя честь осталась нетронутой!
— Какая честь, Невский? — тяну я, не зная, что и думать. Хотя теперь понятно, откуда на мне оказался свитер Люкова. Похоже, одевал меня тоже он. — Шутишь? — бормочу потерянно. Ок! — Хуже такого стыда и быть ничего не может.
Взгляд Кольки неожиданно тухнет, а губы сжимаются в твердую линию.
— Может, птичка, — серьезно замечает он. — Потому и поговорить хочу. Я тебя люблю, как друга, и не хочу, чтобы тебе было больно. Понимаешь, о чем я?
— Не совсем, Коль.
— Люков темная лошадка, не для такой девчонки, как ты.
Неожиданно, но сказать, что Невский застал меня врасплох своими словами и удивил, — соврать себе. Однако щеки помимо воли вспыхивают у скул предательскими пятнами румянца, не позволяя отшутиться в ответ на сказанное парнем.
— Между нами ничего нет, Коль. Ты же знаешь, — я заставляю себя беззаботно улыбнуться, — Илья со мной просто занимается, да еще и не по своей воле. Мы с ним скорее друзья… — Невский смотрит так пристально, что я, не выдержав, отвожу взгляд. — Наверно.
