– Это Грипет, его рубашка, – вздрогнул Ромел.
Гиз цапнул меня за плечо, не дав шагнуть к покойному, но неупокоенному лекарю, сам приблизился к нему. Мы осторожно шагнули следом.
Грипет попрежнему лежал неподвижно, но я заметила, что грудь под рубахой колышется от едва заметного и очень редкого (один вдох в полминуты) дыхания.
– Эй, – не стоять же тут до ночи, позвала я «зомби».
Веки дрогнули, приподнялись, глаза обежали нашу группу, ссохшиеся губы приоткрылись, раздался скрипучий, как давно не смазанная телега, голос:
– Люди… Ромел, мальчик… магева... Помоги!
– Чем? – удивилась я.
– Убей. – Такая безнадежная тоска прозвучала в голосе покойника, что я сразу поняла: кем бы он ни был теперь, коечто от прежнего человека в нем оставалось. Гдето когдато я то ли прочла, то ли услышала, что лишь хомо сапиенс способен на самоубийство.
– Так ты же уже. Как второй разто тебя упокоить? – рационально спросил Лакс, машинально касаясь кинжала на поясе.
– Я не умер… до конца не умер. Это все он, – прошептал Грипет. Неловким, какимто рваным движением правая рука с запекшейся под отросшими ногтями грязью и кровью приподнялась и ткнула в шею. – Не пускает…
От резкого движения слипшиеся вокруг шеи волосы разошлись, открывая грязную кожу и охватившую ее металлическую полосу: не то гривна, не то ошейник. Странно, на нем не было ни капли грязи, черненый металл мрачно проблескивал в свете магического шарика. От «украшения» ощутимо веяло холодом.
– Это какая же тварь тебе такую мерзость нацепила? – выпалил рыжий вор.
– Скажи, Грипет, ничего не бойся, мы отомстим за тебя! – пылко пообещал Ромел, кажется, мальчик вообразил, будто пролез через тоннель не в полутемную комнату, а прямиком в легенду.
– Никто… сам… дурак был любопытный. Нашел тут на плите, когда за травами в овраг лазил, взял, примерил шутки ради, – голос, «проржавевший» от долгого молчания, стал более уверенным, – снять не смог. Нож не брал, огонь тоже, а потом, когда меня убили, оказалось, что и умереть не получится.
– И что в этом плохого? – задумчиво уточнил Гиз, практично озаботившись побочными эффектами действия «ошейника».
– Он както меня жить заставляет за счет силы других. – На попрежнему неподвижном лице светились глаза, полные неизъяснимых муки и стыда. – Когда я лежу на плите, себя помню, а стоит встать, и все как в тумане, то ли сон, то ли явь, и телу больше не хозяин. Очнусь сызнова, на руках кровь, во рту тоже… Ведь прежде только лечил. Что творю, кого жизни лишаю? …Будто в бреду, и жажда, и голод звериные, нерассуждающие. Как нахлынут, ничего сделать не в силах, из пещеры выволакивает, и пока не вернусь, себя не знаю. Молиться о смерти пробовал – без толку. Жить не живу, тело как бревно, едва ворочается, и холодно, постоянно холодно. Убейте!
– Как? В первый раз тебе, говорят, голову проломили и на всем теле места живого не оставили, а ты все ж из могилы вылез и до этого храма доволокся, – хмыкнул Гиз. Арбалет снова исчез из его рук, я так и не успела заметить когда и куда. – Если только сжечь?
– Что, если он регенерирует быстрее, чем сгорать будет? – нахмурилась я.
– А если таким огнем, как лошадь жгла, – подсказал киллер.
– Магическим огнем магическое создание палить – еще неизвестно, чем обернется, – поежилась, красочно представив, как керосином можно заливать пожар, и предложила более разумный выход: – Надо с него «ошейник» снять.
– Так ведь он не снимается, – робко напомнил Ромел, взирая на Грипета со смесью сочувствия и опаски.
– Лакс, попробуешь? – понадеялась я на ловкие пальчики вора.
– Умоляю… – тихо шепнул травник.
Рыжик с готовностью кивнул, заинтригованный Фаль, сидевший у меня на плече тише мышки, перепорхнул на макушку Лакса. Тот подошел поближе к Грипету, прикусив губу, решительно протянул руки. Чуткие подушечки пальцев заскользили по гладкой полосе неизвестного металла. Все затаили дыхание. Рыжик хмурился все сильнее, наконец с самолюбивым разочарованием признал:
– Замок есть, чувствую сцепку, но как он открывается, понять не могу. Скорее всего, очередность нажатий, которую если не знаешь, можно год подбирать. Обычную железку проще было бы сломать, но как с этакой прочной дрянью справиться – не знаю. Если только разрезать? – Вор намекал на мой кинжал серого пламени, способный кромсать камень как бумагу.
– Если есть замок, значит, можно сотворить ключ, необязательно использовать тот, какой изначально для него предназначен, – почесала я нос и, оттерев Лакса в сторонку, призвала руну эвайз– руну ключа. Вообразила ее ярко пылающей раскаленной белизной, наложила на металл ошейника. Тот бесшумно распался на две половинки, звякнувшие о камень. В напряженной тишине тихий звук прозвучал неожиданно громко, почти заглушив тихое: «Спасибо!» – сорвавшееся с губ Грипета. Мужчина дернулся в последний раз и затих. Теперь уже, надеюсь, навсегда.
– Вот и все, – вздохнула я.
– А с этим что делать? – Ромел ткнул пальцем в «ошейник», однако коснуться не решился. Небось боялся, вдруг металлическая полоска, стоит до нее дотронуться, змеей кинется на свеженькую жертву.
– Оставлю пока у себя, – практично решила я, скатала гибкий «ошейник» улиткой, как сантиметр, и спрятала в карман.
Что делать с этой фиговиной, я, честно сказать, пока не знала. Использовать ее для обретения личного бессмертия не тянуло, дарить врагам и тем более друзьям тоже, разрезать на кусочки волшебным кинжалом, способным нашинковать все, что угодно, было жалко, а закапывать и топить опасно, рано или поздно такие вещицы все равно вылезают на свет, и совсем не ко времени. Толкиена читали, знаем!
Пока забирала опасную штуковину, а остальные благоговейно или настороженно наблюдали за процессом, Фаль, абсолютно успокоившись после настоящей кончины травника, метался по круглой зале у самой стены. Мозаику, что ли, изучал? А потом завис аккурат в районе соединения хвоста и головы мозаичной змеи и заявил:
– Там дверь!
– Вот радостьто, – пробормотала я себе под нос.
Ликования вовсе не ощущалось, даже в жадном до новых впечатлений и чужих секретов Лаксе. Если в простом предбаннике этого странного места такие опасные вещи бесхозными валяются, то за запертыми дверями штуки «повеселее» обнаружиться могут. Но с другой стороны, сейчас со мной Гиз и Лакс, спину прикроют, сама я вооружена магией. А если после сюда какиенибудь деревенские болваны забредут случайно или из любопытства, неизвестно, что стрястись может. Нет уж, надо самим все проверить. Не выдавая присутствия сильфа, я кивнула Лаксу на место предполагаемой двери, шепнув одними губами: «Погляди». И заключила сама с собой пари: если вор ни найти, ни обнаружить двери не сможет, значит, мы спокойно отправимся восвояси, другие тем паче ни черта не раскопают.
Но ктото там, наверху, если Гарнаг, точно при следующей встрече в зубы дам, решил ниспослать нам удачу. Вор только коснулся руками стены, пробежал пальцами по мозаике, как чтото гдето внутри хрустнуло, скрежетнуло (смазки пожалели?), и часть стены плавно ушла вниз, открывая ход в темноту.
Глаза Ромела, и так вполне крупные для мужчины, стали вполлица, а челюсть отвисла, будто парень решил разом заглотнуть двойной гамбургер из «Макдоналдса». Он выдохнул изумленно:
– Ух ты! Как же это?!
Со стороны и в самом деле получилось эффектно: небрежно прошлись пальцами по стене, пару раз ткнули, и дверь готова.
– Уметь надо, – усмехнулся Лакс, но на лице улыбались только губы, рыжий был насторожен и готов к любой пакости.
Я послала шарик света вперед, в темноту. Он крадучись влетел в проем, мы невольно напряглись, ожидая какихнибудь ответных действий. Однако, как ни пытались, услышали лишь собственное дыхание, нарушающее тишину. Свет выхватил из мрака такие же блоки неопределенносерого камня, как в предыдущем зале, и мозаику в виде змеюк. На сей раз гады ползучие были представлены во всевозможных позах, формах и размерах: они стелились по гладкому, наверняка отшлифованному полу, стенам, потолку. Шарик подлетал то к золотой, то к зеленой, то к черной разновидности змей, в изобилии уснащавших поверхность овальной залы.
