говорила. К ней подбежали дети, принялись разбирать пакеты. Девочке по виду было лет шесть, мальчикам восемь-десять. Тот, что поменьше, судя по всему, неизменный герой семейных фильмов, дурачась, потянул себя за уши. Камера находилась на относительно большой высоте. По свидетельству коронера, в Лидсе было семьдесят пять дюймов роста.
По курткам, накинутым на ребят, по незагорелому еще лицу миссис Лидс Грэхем предположил, что съемка сделана в начале весны.
Когда он видел миссис Лидс в морге, тело ее покрывал густой, ровный загар с отпечатавшимися на нем тонкими полосками бикини.
Быстро мелькали сменявшие друг друга сцены. Братья играют в пинг-понг. Сьюзен в своей комнате заворачивает в нарядную обертку подарок. Кончик языка высунут, взгляд сосредоточен, прядка волос упала на лоб. Жест, которым она отбросила волосы назад, был как две капли воды похож на тот, который Грэхем только что заметил у ее матери. В следующем кадре Сьюзен лягушонком плескалась в ванне с пеной. Сейчас уровень объектива оказался ниже, изображение было не таким четким — снимал, видно, один из братьев. Сцена обрывалась в тот момент, когда Сьюзен в сползшей на глаза купальной шапочке растянула рот в неслышном вопле негодования и попыталась обеими руками прикрыть свою плоскую грудь шестилетней девочки.
Мистер Лидс не мог допустить, чтоб сын превзошел его в мастерстве жанровой съемки и в свою очередь удивил миссис Лидс, принимавшую душ. Занавеска в ванной шевелилась и надувалась, словно кулисы перед началом школьного самодеятельного спектакля. Над краем занавески показалась рука миссис Лидс с зажатой в ней губкой. Финал этой впечатляющей сцены был смазан: хлопья пены залепили объектив.
В последнем кадре был запечатлен Чарлз Лидс, похрапывающий перед телевизором. Он сидел в том самом кресле, в котором сейчас устроился Грэхем.
Фильм кончился, и Грэхем поймал себя на том, что не может отвести глаз от пустого квадрата, белевшего на экране. Нравились они ему, эти Лидсы. Очень жаль, что его встреча с ними произошла в морге. Вот ведь и маньяку они чем-то понравились, но его как раз очень устраивало то, что они оказались в морге.
Голова гудела от усталости. Грэхему начинало казаться, что он уже перестал соображать. Тогда он отправился в гостиничный бассейн и плавал там, пока ноги не одеревенели. Выходя из воды, он был в состоянии думать только о двух вещах — рюмке мартини и терпком вкусе губ Молли.
Он налил себе мартини в пластмассовый стаканчик и позвонил Молли.
— Привет воротилам бизнеса.
— Привет, малыш.
Ты где?
— Здесь, в Атланте, в паршивой гостинице.
— Занят чем-нибудь полезным?
— Не сказал бы. Мне грустно.
— И мне тоже.
— Я хочу тебя.
— И я тоже.
— Расскажи мне о себе.
— Сегодня у меня была стычка с миссис Холпер. Ей взбрело в голову вернуть мне платье, которое она уже надевала. Она принесла мне его с большущим пятном от виски на заднице.
— И что ты ей сказала?
— Сказала, что я продала ей его в приличном виде.
— А она?
— Принялась ныть, что раньше без проблем возвращала купленные у меня вещи, и именно по этой причине делала покупки в моем магазине, а не в других.
— А ты что?
— А я говорю, что я расстроена, потому что Уилл много треплется по телефону.
— Так, понятно.
— Уилли в порядке. Сейчас зарывает в песок черепашьи яйца, которые вырыли собаки. А ты что делаешь?
— Читаю отчеты. Питаюсь всякой гадостью.
— Все время думаешь, наверно.
— Угу.
— Могу я тебе чем-нибудь помочь?
— Пока мне не за что ухватиться, Молли. Не хватает фактов. То есть их до черта, но у меня ничего не выстраивается.
— Ты еще побудешь в Атланте? Ты не думай, я тебя не тяну домой, я просто интересуюсь.
— Не знаю. Как минимум проторчу тут несколько дней. Я скучаю по тебе.
— Хочешь, поговорим о занятиях любовью?
— Я не выдержу. Может, лучше не надо?
— Не надо чего?
— Разговаривать о занятиях любовью.
— Ладно. А думать можно?
— Не возражаю.
— У нас новая собака.
— Черт возьми!
— Похожа на помесь бассета и китайского мопса.
— Очень мило.
— У него такие огромные яйца.
— Меня очень волнует, какие у него яйца.
— Они прямо волочатся по земле, а когда бежит, он, бедняга, их поджимает.
— Не может он этого делать.
— А я тебе говорю, может. Что бы ты в этом понимал!
— Представь себе, кое-что понимаю.
— Ты тоже можешь, что ли?
— Так я и думал, что мы к этому все-таки вернемся.
— Ну и?
— Если тебе интересно, однажды мне пришлось поступить именно таким образом.
— Когда это было?
— Я был сопляком и перепрыгивал через ограду из колючей проволоки. Я очень спешил.
— Почему?
— Я тащил дыню, выращенную, как ты понимаешь, не на собственном участке.
— Так ты убегал? От кого?
— От одного своего довольно скандального знакомого. Его подняли собаки, и он несся за мной с охотничьим ружьем. К счастью, он зацепился за стебель бобов и растянулся, что дало мне небольшое преимущество на старте.
— Он в тебя выстрелил?
— Вообще-то я думал, что да. Но не исключено, что источником звука, оглушившего меня в самый ответственный момент, была моя собственная задница. История об этом умалчивает.
— И ты перемахнул через ограду?
— Спрашиваешь.
Высший пилотаж.
— Тебя с детства тянуло к преступлениям.
