шерстяные и синтетические. Налет плесени и грязи говорил о том, что кресло хранилось в темном, прохладном месте.
Остальные выводы оказались менее утешительными. При анализе облупившейся автомобильной краски выяснилось: машина перекрашивалась. Когда краску исследовали в масс-спектрометре и сравнили с данными Национальной ассоциации по автомобильным краскам, стало понятно, что это высококачественная эмаль, изготовленная в первой четверти 1978 года; всего было произведено 186 тысяч галлонов такой эмали, и она разошлась по мастерским, занимающимся покраской автомобилей.
А ведь Зеллер надеялся, что удастся установить марку машины и хотя бы приблизительно год ее изготовления.
Он послал в Чикаго телекс, сообщая о результатах анализов.
Чикагская полиция потребовала вернуть колесики. Пакет получился громоздкий, и курьеру было неудобно его нести. Лабораторные отчеты Зеллер положил в каждую сумку вместе с письмами и пакетом для Грэхема.
— Вообще-то я вам не экспресс-почта, — проворчал курьер, убедившись, что Зеллер отошел подальше и не может его услышать.
Департамент юстиции содержит несколько небольших квартир неподалеку от здания чикагского суда Седьмого округа. Пока длится судебный процесс, в них живут юристы и почтенные эксперты. Грэхем остановился в одной из тех квартир. Крофорд жил напротив, надо было только пройти через холл.
Грэхем вернулся в девять вечера, усталый и промокший до нитки. Позавтракав в самолете по пути в Вашингтон, он больше ничего не ел, и при одной мысли об еде ему становилось тошно.
Дождливая среда, наконец, подходила к концу. Грэхем не мог припомнить другого такого мерзкого дня.
Погиб Лаундс, и теперь очередь его, Грэхема. Честер целый день следил за ним издали: когда Грэхем осматривал стоянку, где Лаундс держал свою машину, когда он стоял под дождем на обгоревшем тротуаре, где подожгли Лаундса.
Жмурясь от света прожекторов, Грэхем заявил журналистам, что «скорбит о гибели своего друга Фредерика Лаундса».
Он собирался пойти на похороны. Многие агенты ФБР и полицейские тоже — они надеялись, что убийца явится полюбоваться на сраженного горем Грэхема.
Грэхем не мог подобрать слов, чтобы выразить свои чувства. Он испытывал жуткую тоску, время от времени просто задыхался от негодования, что не сгорел заживо вместо Лаундса.
Грэхему казалось, что за сорок лет он так ничему и не научился, а лишь безумно устал.
Он налил себе в большой бокал мартини и, потягивая из него, стал раздеваться. Другой бокал он выпил, когда, приняв душ, уселся возле телевизора.
— ФБР подстроило Зубастому парии ловушку, но вместо него погиб репортер, много лет отдавший журналистике. Подробности мы сообщим чуть позже в рубрике «Новости глазами очевидцев».
Еще до окончания выпуска новостей дикторы принялись величать убийцу Драконом. «Сплетник» быстро внедрил это прозвище. Грэхем не удивился. В четверг номер газеты пойдет нарасхват.
Он в третий раз налил себе мартини и позвонил Молли. Она смотрела новости в шесть и в десять, вдобавок видела «Сплетник». Поэтому ей было ясно, что Грэхем служил приманкой в ловушке, которую ФБР подстроило Зубастому парии.
— Ты должен был сказать об этом мне, Уилл.
— Возможно. А, может, и не стоило.
— Теперь он попытается тебя убить, да?
— Рано или поздно. Но это будет нелегко — я же не сижу на месте. И меня постоянно прикрывают, Молли. Он это знает. Поэтому все обойдется.
— Ты еле ворочаешь языком. Что, слазил в холодильник и приложился к бутылке?
— Да так, выпил пару рюмок.
— И как самочувствие?
— Хуже некуда.
— В новостях сказали, что ФБР не охраняло репортера.
— Предполагалось, что когда Зубастый пария прочтет газету, Лаундс уже будет у Крофорда.
— Теперь его называют Драконом.
— Да, это он так себя величает.
— Уилл, знаешь что… Я хочу забрать Уилли и уехать отсюда.
— Куда?
— К его бабушке и дедушке. Они его давно не видели и очень обрадуются.
— Гм…
У родителей покойного отца Уилли было ранчо на берегу реки Орегон.
— Мне здесь жутковато. Тут вроде бы безопасно, но мы почти совсем не спим. Может, на меня занятия стрельбой так подействовали…
— Мне очень жаль, Молли.
Если б ты знала, как мне жаль!
— Я буду скучать по тебе. Мы оба будем.
Значит, она твердо решила…
— Когда ты уезжаешь?
— Утром.
— А как же твой магазин?
— Эвелин готова взять заботы на себя. Я все выпишу у оптовиков, а прибыль отдам Эвелин.
— Ну, а кто будет заботиться о собаках?
— Я попросила ее позвонить в округ, Уилл. Жалко, конечно, но может, кто-нибудь возьмет наших песиков.
— Молли, я…
— Если бы мое присутствие могло отвести от тебя беду, Уилл, я бы осталась. Я тебе здесь только мешаю. Когда мы уедем, ты будешь больше думать о себе, ведь нам ничего там не угрожает. И потом, Уилл, я не в состоянии таскать с собой этот проклятый револьвер всю оставшуюся жизнь.
— Может, лучше вам поехать в Оукленд и понаблюдать за…
Черт, он не хотел этого говорить! О Господи, как же она долго молчит!..
— Слушай, я тебе позвоню, — сказала Молли. — Или звони мне сам.
У Грэхема разрывалось сердце. Ему стало трудно дышать.
— Давай я все устрою. Ты уже заказала билеты?
— Я не назвала своей фамилии. Подумала, а вдруг газетчики…
— Отлично. Отлично!. Давай я попрошу, чтобы тебя проводили. Ты пойдешь через отдельный вход и вылетишь из Вашингтона. Так что ни одна живая душа об этом не узнает. Можно я это сделаю? Разреши мне. Когда вылетает самолет?
— Без двадцати десять. Рейс сто восемнадцать.
— О'кей, значит в восемь тридцать у Смитсоновского фонда. Это на Парк-райт. Машину оставишь там. Кто-нибудь тебя встретит. Он поднесет к уху часы, вроде как бы проверяя, идут ли они и вылезет из машины. Хорошо?
— Прекрасно.
— Ты делаешь пересадку в аэропорту «О'Хара»? Я мог бы приехать…
— Нет, у нас пересадка в Миннеаполисе.
— О, Молли! Я приеду за тобой, когда все кончится, ладно?
— Это будет чудесно.
Чудесно…
— Денег тебе хватит?
