несчастного, — этот оставил свой монастырь и в соседнем селении впал в любодеяние. Услышав это, странствовавший монах восстенал и восплакал [2011].
176. Поведал некоторый старец, удостоившийся быть епископом города Оксиринха, следующее, как бы слышанное от иного, случившееся же с ним самим. «Рассудилось мне однажды посетить внутреннюю пустыню, соседнюю с оазисом, на котором живет племя мазиков, в предположении найти и увидеть какого- либо служителя Христова. По прошествии четырех дней издержались мои съестные припасы. Я остановился, не зная, что делать; но вскоре, положившись на Бога, решился продолжать путешествие. Ходил я в течение других четырех дней без пищи. После этого тело мое не могло уже выносить {стр. 471} поста и вместе труда пути: я ослабел и лег на землю. Тогда пришел некто и коснулся перстом губ моих, подобно тому, как врач помазывает примочкою глаз; тотчас я укрепился, укрепился столько, что, казалось, нисколько не путешествовал и нисколько не терпел голода. Ощутив возвращение сил, я встал и продолжал путешествие по пустыне. По прошествии четырех дней снова изнемог от усталости; когда же воздел руки к небу, опять явился тот муж, который укрепил меня в первый раз, опять провел перстом как бы черту по устам моим и опять обновил во мне силы. По прошествии семнадцати дней пребывания моего в пустыне я нашел хижину, при ней пальмовое дерево и стоящего мужа, которому головные волосы служили одеждою. Страшен был вид его. Увидев меня, он встал на молитву. Когда я заключил молитву словом
177. Поведал некоторый старец: «Была девица очень преклонных лет, преуспевшая в страхе Божием. Я спросил ее, что привело ее к монашескому жительству. Она, прерывая слова воздыханиями, рассказала мне следующее: «Мои родители, достоуважаемый муж, скончались, когда я находилась в детском возрасте. Отец был скромный и тихого нрава, но слабого и болезненного телосложения; он жил столько погруженный в заботу о своем спасении, что едва кто изредка видел его из жителей одного с ним селения. Если иногда он чувствовал себя поздоровее, то приносил в дом плоды трудов своих; большую же часть времени он проводил в посте и в страданиях. Молчаливость его была такова, что не знавшие могли счесть его немым. Напротив, того мать моя вела жизнь рассеянную в высшей степени и столько развратную, что подобной ей женщины не было во всей стране. Она была столько обильна в речах, что, казалось, все существо ее составлял один язык. Беспрестанно она затевала ссоры со всеми, проводила время в пьянстве с самыми невоздержными мужчинами. Она расточила все, принадлежавшее дому; весьма значительное имущество не удовлетворяло нуждам нашим, а ей было передано отцом распоряжение домом. Столько злоупотребляла она телом своим, оскверняя его нечистотами, что немногие из этого селения могли избежать блудного совокупления с нею. Она никогда не подвергалась никакой малейшей боли, но со дня рождения и до старости пользовалась совершенным здоровьем. Так текла жизнь родителей моих. Отец мой, истомленный продолжительною болезнию, скончался. Едва он скончался, как помрачился воздух, пошел дождь, засверкала молния, загремел гром, в течение трех дней и трех ночей непрерывно продолжался ливень. По причине такой непогоды замедлилось его погребе{стр. 473}ние на три дня, так что жители села покачивали головою и, удивляясь, говорили: 'Этот человек столько был неприятен Богу, что даже земля не принимает его для погребения'. Но чтоб тело его не предалось разрушению в самом доме и тем не сделалось невозможным пребывание в нем, похоронили его кое-как, несмотря на то, что непогода и дождь не переставали. Мать моя, получивши большую свободу по смерти отца, с большим исступлением предалась злоупотреблению телом и, сделав дом наш домом разврата, проводила жизнь в величайшей роскоши и в увеселениях. Когда настала смерть ее, то она сподобилась великолепного погребения; самый воздух, казалось, принял участие в провождении тела ее. По кончине ее я осталась в отроческих летах, и уже телесные вожделения начали действовать во мне. Однажды вечером я начала размышлять, чью жизнь избрать мне в образец подражания: отца ли, который жил скромно, тихо и воздержно, но всю жизнь свою не видел ничего доброго для себя, всю ее провел в болезни и печали, а когда скончался, то земля даже не принимала тела его; если б такое жительство благоприятно было Богу, то по какой причине отец мой, избравший это жительство, подвергся толиким бедствиям? Лучше жить, как жила мать, сказало мне помышление мое, предаться вожделению, роскоши, плотскому сладострастию. Ведь мать моя не упустила никакого скверного дела! она провела всю жизнь свою в пьянстве, пользуясь здоровьем и счастием. Что же? мне следует жить, как жила мать! лучше верить собственным глазам и тому, что очевидно, лучше наслаждаться всем, нежели верить невидимому и отказываться от всего. Когда я, окаянная, согласилась в душе моей избрать жизнь, подобную жизни матери моей, настала ночь, я уснула. Во сне предстал мне некто высокий ростом, взором страшный; грозно взглянул на меня, гневно и строго спросил он у меня: 'Исповедуй мне помышление сердца твоего'. Я, испугавшись его, не смела и взглянуть на него. Еще более громким голосом повторил он приказание, чтоб я исповедала, какое жительство мне понравилось. Растерявшись от страха и забыв все помышления мои, я сказала, что не имела никаких помышлений. Но он напомнил мне все, о чем я размышляла в тайне души моей. Обличенная, я объяснила причину этих помышлений. Он сказал мне: 'Поди и увидай обоих, и отца и мать твоих, — потом избери жизнь по желанию твоему'. С этими словами он схватил меня за руку, повлек. Привел он {стр. 474} меня на большое поле, красоты неизреченной, со многими садами и плодовитыми разнообразными древами, ввел меня в эти сады. Там встретил меня отец, обнял, поцеловал, назвал своею дочерью. Я заключила его в объятия свои и просила, чтоб мне остаться с ним. Он отвечал: 'Ныне это невозможно; но если последуешь стопам моим, то придешь сюда по прошествии непродолжительного времени'. Когда я опять начала просить о том, чтоб остаться, показывавший мне видение снова схватил меня за руку, повлек и сказал: 'Поди, я покажу тебе и мать твою, как горит она в огне, чтоб знать тебе, по жизни которого из родителей твоих направить жизнь твою'. Поставив меня в доме мрачном и темном, где живет скрежет зубов и горе, он показал мне печь, горящую огнем, и кипящую смолу; какие-то страшилища стояли у устья печи. Я взглянула во внутренность печи и увидела в ней мать мою: она погрязла по шею в огне, скрежетала зубами, горела огнем; тяжкий смрад разливался от червя неусыпающего. Увидев меня, она воскликнула с рыданием, назвала дочерью: 'Увы мне, дочь моя! Страдания эти — последствия собственных дел моих. Воздержание и все добродетели казались мне достойными посмеяния; я думала, что жизнь моя в сладострастии и разврате никогда не кончится; пьянство и объядение я не признавала грехами. И вот! я наследовала геенну, подверглась этим казням за краткое наслаждение грехами; за ничтожное веселие расплачиваюсь страшными муками. Вот какую получаю награду за презрение Бога! Объяли меня всевозможные, бесконечные бедствия. Ныне время помощи! ныне вспомни, что ты вскормлена грудью моею! ныне воздай мне, если ты получила от меня когда-либо что-либо! Умилосердись надо мною! жжет меня этот огонь, но не сожигает. Умилосердись надо мною, дочь моя, подай мне руку твою и выведи меня из этого места'. Когда я отказывалась это сделать, боясь тех страшных стражей, которые тут стояли, — она снова начала вопить со слезами: 'Дочь моя! помоги мне. Не презри
