Ушакову, а также младшего брата Александра Васильевича — в период его учебы и до тех пор, пока он окончательно не укрепился на выбранной им службе. Оба они, и Екатерина и Александр, — впоследствии были верными сподвижниками своего брата. Екатерина Васильевна, «высокообразованная особа, свободно владевшая английским, французским и немецким языками», поступила на службу классной дамой в Николаевский сиротский институт, в 1867 г. получила грамоту о награждении Мариинским знаком отличия беспорочной службы. В 1873 г. у нее случилось нервное расстройство, и отец Леонид привез ее в Московский Алексеевский монастырь к знаменитой игумений Антонии (Троилиной). По выздоровлении она стала деятельной помощницей игумении. Ее перу принадлежит «Краткий исторический очерк Московского Алексеевского монастыря» (Москва, 1877). В 1880 г. она постриглась с именем Леониды. Александр Васильевич по окончании в 1850 г. Московского университета по юридическому факультету поступил на службу в Московское общество сельского хозяйства. Заканчивал он службу в качестве директора народных училищ Московской губернии с чином действительного статского советника. Но до того времени, когда сестра и брат смогли сами себя обеспечивать и даже помогать младшим сестрам, содержание семьи было очень непростой обязанностью отца Леонида. Забегая вперед, следует сказать, что даже после того, {стр. 707} как он стал ректором сначала семинарии, затем Духовной академии, его жалованья хватало лишь на самую скромную жизнь. Именно потому, как считает его биограф, начальство, зная его обстоятельства и желая ему помочь, предоставляло ему вне очереди настоятельства в монастырях.
Примерно через полгода после отъезда архимандрита Игнатия в Николо-Бабаевский монастырь в дневнике отца Леонида появляется еще одна относящаяся к нему запись: «Сейчас рассказывал мне Александр Васильевич [Горский], что он получил некоторые сведения об отце Игнатии от монаха из того места, в котором проживал отец Игнатий во время своего отпуска. Этот монах и прежде бывал у отца Игнатия в Сергиевой пустыни, а потому имел доступ свободный к нему на Бабайках. В уединении Игнатий любил разделить свою грусть с добрыми старцами обители. Он прямо говорит, что причиною его удаления было то, что викарий Нафанаил во время своего всемогущества при Антонии обнаруживал в делах свое желание, чтобы монастырь Сергиевский перешел к нему. Это продолжалось, нечего было делать, как отступиться от монастыря, и он подал просьбу Митрополиту об увольнении от управления обителью и в то же время написал письмо Государю, в котором говорил, что так как управление монастырем принял он по особенной Высочайшей воле и начальствовал им, доколе был в силах, но теперь здоровье его не позволяет ему продолжать служение, то он решился просить увольнения, о чем подана просьба и духовному начальству. Чрез некоторое время Обер-прокурор докладывает Государю, что Синод предполагает уволить архимандрита Игнатия от управления монастырем, Государь не дал ответа. Синод велел Игнатию определеннее высказать свою просьбу, и сказано, чтобы просить на год. На этой просьбе Государь подписал: на полгода, по прошествии которого возвратиться к управлению монастырем. На Бабайках отец Игнатий получил очень любезное письмо от Наследника, в котором Великий князь говорит, что братия грустит по нем и все ждут его».
При покровительстве Митрополита Филарета служебная карьера отца Леонида совершалась весьма благополучно. В 1848 г. он был назначен бакалавром патристики в Московской Духовной академии; в 1849 г. — ректором Вифанской семинарии и настоятелем Московского Златоустова монастыря; в 1853 г. — ректором Московской семинарии, а затем ректором {стр. 708} Московской Духовной академии; в 1854 г. отец архимандрит Леонид назначен настоятелем Заиконоспасского монастыря. Все годы он оставался доверенным лицом Митрополита Филарета, выполняя особенные его поручения.
Следующая его встреча с архимандритом Игнатием состоялась в 1856 г., когда архимандрит предпринял поездку в Оптину Пустынь, «чтобы соглядать собственными очами… лучший монастырь в России», в который мечтал переселиться, «чтоб хотя конец жизни провести на правах человека и для человечества в духовном и обширном смысле этого слова».
В мае 1856 г. он прибыл в Москву. «Перед тем как ехать, — записывает отец Леонид (Краснопевков) в своем дневнике, — подкатила карета к крыльцу. Кто же? Отец архимандрит Сергиевской пустыни. Слышал я, что накануне он обедал у Владыки, и думал, как бы увидеть его, а он — как тут. Говорит, что он даже и Преосвященному митрополиту Новгородскому в числе лиц, которых намерен был посетить в Москве, именовал и меня. 'Замечаю у вас седины уже', — сказал он мне; я взглянул на его волосы: они уже совсем убелены, короче и жиже прежнего.
— Я думал, что встречусь с вами на коронации.
— Зачем? Здесь и без меня много отцов архимандритов.
— Может быть, Государь пожелает.
— Он сам не вспомнит обо мне.
Когда отец Игнатий говорит о Церкви, вид его печален, как будто видит в ее будущности одно мрачное. Он приписывает часть зла Петербургскому духовенству, которое учит какому-то всеобщему христианству, помимо Церкви, а этому злу вина, по его мысли, в беспечности Митрополита Серафима. Отец Игнатий в тот же день уехал в Оптину Пустынь на шесть недель. Его ум, опытность, образованность, знание монашеской жизни высоко ставят его в монашестве. Отец Игнатий и отец Антоний — два корифея, разнохарактерные, но равно достойные.
Жаль, что между ними нет общения».
После этого их свидания между ними возникла переписка, из которой 17 писем святителя Игнатия были опубликованы в седьмом томе собрания его сочинений, а еще шесть обнаружены недавно в архиве Преосвященного Леонида. Свои письма Преосвященный Леонид скрупулезно вписывал в специальные альбомы, увы, с водопроникающей бумагой, из-за которой все записи расплылись и стали нечитаемыми. Из вновь обнаруженных писем святителя Игнатия первое написано в Опти{стр. 709}ной Пустыни 17 июня 1856 г.: «Всемилосердый Господь, ущедряющий тварей своих тленными и нетленными благами, даровал мне, грешнику, нетленное сокровище — Любовь Вашу, да утешаюсь и укрепляюсь этим духовным даром во время многоскорбного земного странствования моего. Вы принесли это сокровище ко мне в Сергиеву пустыню. В 1847-м году я свидетельствовал сокровище мое в Сергиевой Лавре и нашел его не только сохранившимся, но и усугубившимся. Ныне, при подобном освидетельствовании, узрил сокровище паки и паки возрастшим». Видно, большим обаянием обладал отец Леонид, что любили его столь разные люди: любил его проницательный, изучивший досконально человеческую природу Митрополит Филарет; любил его очень «простец» архимандрит Угрешский Пимен; полюбил его архимандрит Игнатий. Близкий и хорошо знавший отца Леонида человек [2129] писал о нем: «Поэтическое настроение овладело душою [Преосвященного Леонида] в раннем возрасте и близкие к нему могут засвидетельствовать, что это возвышенное настроение возрастало вместе с годами его, и соединяясь с глубокою, пламенною верою и любовию к Богу, сделало душу его до того нежною и впечатлительною, что разговор о предметах возвышенных всегда вызывал у него неудержимые слезы. Всего более любил он говорить о красотах природы, о дивном Промысле Божием и о жизни вечной. При таких беседах сердце его таяло, как воск, возбуждая и в других сердечное умиление. О мире невидимом говорил блаженный архипастырь: «Я скорее буду отвергать существование мира вещественного, видимого, нежели того мира, который вижу очами души» [2130].
Кстати, в числе добрых знакомых отца Леонида были многие из людей, близких архимандриту Игнатию. Так, он дружил с семействами Николая Николаевича и Михаила Николаевича Муравьевых, был в дружеских отношениях с Андреем Николаевичем Муравьевым, дружил с А. С. Норовым, с Шереметевыми. Вообще оставался человеком светским, вращался в сливках общества. «Плавал в самых густых сливках», записал он в дневнике после одного из своих приемов. Записи в его дневнике пестрят именами представителей самых аристократических фамилий, включая членов Царской семьи. Всех их притягивали к нему его личные, не часто встреча{стр. 710}ющиеся в монашеской среде качества: «Умная, — говорит его биограф, — и всегда благочестивая беседа, свободная и оживленная речь, отчетливая и выразительная дикция, приветливость и благородные манеры в обращении — всё это с первого раза привлекало любого собеседника к отцу Леониду и располагало в его пользу. Число почитателей его росло с каждой неделей, с каждым праздничным днем» [2131].
В беседах со святителем Игнатием отец Леонид высказывал сомнения по поводу своего светского окружения. Святитель, прекрасно зная, в какой среде рос и воспитывался отец Леонид, зная также его искреннюю и глубокую приверженность монашеской жизни, отнюдь не осуждал его потребности бывать в обществе: «Затворничество опаснее может быть для Вас, нежели общество. Келья воздвигнет на Вас такую
