5
Трое чужаков, похоже, бежали из самых глубин храма Оллимамма, всего на несколько минут опередив фон Турбата. Они тоже были светлокожими. Одна из них — черноволосая женщина, которую Калатол, очень ревнивая и не склонная кого-то хвалить, тем не менее назвала самой прекрасной из всех, кого она когда-либо видела. Спутниками ее были огромный, очень толстый мужчина и другой, низкорослый и тощий. Все трое носили странную одежду, и никто из них не говорил по-тишкетмоакски. Они разговаривали на вишпавамле, — литургическом языке жрецов. К несчастью, спрятавшие эту троицу воры знали только несколько слов вишпавамла, да и те из ответов мирян во время служб.
Тут Кикаха понял, что эти трое — Господы. Повсюду в этом мире литургический язык был языком Господов.
Их бегство от фон Турбата указывало, что они лишились собственных вселенных и укрылись в этой.
Но какое имел отношение мелкий король фон Турбат к делам, связанными с Господами?
— За эту троицу предложена награда? — поинтересовался Кикаха.
— Да, десять тысяч кватлумлов за каждого, а за тебя — тридцать тысяч и высокий официальный пост во дворце императора. И даже возможно, хотя на это только намекалось, брак с членом царской семьи.
Калатол замолкла. Ее желудок глухо заурчал, словно переваривая предложенное награды. Сквозь вентиляционные шахты в потолке послышались слабые голоса. В комнате, где царила прохлада, стало жарко.
Из подмышек у Кикахи сочился пот, на темно-бронзовой коже женщины поблескивали капельки. Из средней комнаты, — кухни—ванны—туалета, доносились журчание воды и тихие голоса.
— Ты, должно быть, упала в обморок при мысли обо всех этих деньгах, — проговорил Кикаха. — Что помешало тебе и твоей шайке заполучить их?
— Мы воры и контрабандисты, даже убийцы, но я не предатель. Розоволикие предложили эти…
Она оборвала фразу, увидев что Кикаха усмехается, и усмехнулась в ответ:
— То, что я сказала, правда. Сумма, однако же, огромная, а поколебать нас заставила, если тебе требуется знать, хитрый ты койот, мысль о том, что произойдет после того, как уйдут розоволикие или если случится бунт. Мы не хотим, чтобы толпа разорвала нас на куски или подвергла пыткам из-за того, что некоторые люди могу г. счесть нас предателями.
— А также?
Она улыбнулась и продолжила:
— А также трое беглецов предложили заплатить нам во много раз больше того, что предлагали розоволикие, если мы выведем их из города.
— А как они это сделают? — подумал вслух Кикаха. — У них на счету нет ни одной вселенной.
— Что?
— Они способны предложить вам что-нибудь осязаемое прямо сейчас?
— На всех были драгоценности, стоившие больших наград, — ответила она, — некоторые такие — я не видела ничего похожего. Они не от мира сего!
Кикаха не сказал ей, что это выражение было в буквальном смысле правдой.
Он собирался спросить ее, не имел ли кто-нибудь из них оружия, но сообразил, что даже если у троицы таковое и имелось, троица, разумеется, не станет сообщать об этом своим провожатым.
— А как насчет меня? — осведомился он.
Он не спросил, что предложила троица кроме драгоценностей.
— Ты, Кикаха, — любимчик Господа или так, во всяком случае говорят, что ты знаешь, где спрятаны сокровища земли. Разве бедный человек вернул бы большой изумруд Ошкоацму?
— Розоволикие достаточно скоро забарабанят в твои двери, — сказал вместо ответа Кикаха. — Они перевернет весь этот район вверх дном. Куда мы отправимся отсюда?
Калатол настояла на том, чтобы он дал ей завязать себе глаза, а потом надеть на голову капюшон. Находясь не в таком положении чтобы спорить, он согласился. Она удостоверилась, что он в капюшоне не мог ничего увидеть, а затем быстро повернула его дюжину раз вокруг своей оси.
После этого он по ее приказу опустился на четвереньки.
Послышался скрежет камня, поворачивающегося на оси, и она повела его по проходу настолько узкому, что он скреб стенки обоими боками. Затем Кикаха встал, и держась за ее руку, поднялся, спотыкаясь, на сто пятьдесят ступенек, прошел двести пятьдесят шагов по слегка наклонной поверхности, спустился на триста шагов по скату и прошел еще сорок шагов по прямой линии. Калатол остановила его и сняла с него капюшон и повязку.
Он зажмурился. Его привели в округлую камеру, выкрашенную в зелено-черную полоску, имевшую сорок футов диаметром и около трех футов ширины с вентиляционной шахтой наверху. На концах укрепленных по стенам факелов, корчилось пламя. В помещении имелись кресла из нефрита и дерева, несколько сундуков, куча рулонов тканей и мехов, бочонки пряностей, бочонок воды, стол с тарелками, сухарями, заплесневелым сыром и кое-какая мебель, выполнявшая функции санузла.
Вдоль стены сидели на корточках шестеро тишкетмоаков. Блестящие черные пряди спадали им на глаза. Некоторые курили сигарки. Они были вооружены мечами, кинжалами и секачами.
В креслах сидели трое светлокожих.
Один был низкорослым, тощим как скелет, с наждачной кожей, большеносым, с акульим ртом. Второй был человеком-ламантином, переваливавшимся через подлокотники кресла водопадами жира.
При виде третьей Кикаха ахнул:
— Подарга!
Женщина была самой прекрасной из всех, когда-либо виденных им. Но он видел ее прежде. То есть это лицо существовало в его прошлом. Но тело не принадлежало этому лицу.
— Подарга! — снова воскликнул он.
Он заговорил на испорченном ликонском, употреблявшемся ею и ее орлицами:
— А я и не знал, что Вольф вынул тебя из твоего тела гарпии и вложил тебя — твой мозг — в тело женщины. Я…
Он остановился. Она смотрела на него с непроницаемым выражением. Наверное, она не хотела, чтобы он позволил другим узнать, что произошло, а он, обычно такой молчаливый, когда того требовала ситуация, настолько потерял самообладание, что…
Но ведь Подарга открыла, что Вольф являлся в действительности Джадавином, похитившим ее первоначально с Пелопоннеса три тысячи двести лет назад и вложившим ее мозг в тело гарпии, созданное в биолаборатории. Она отказалась позволить ему исправить содеянное. Она так сильно ненавидела его, что осталась в своем птиценогом теле и поклялась отомстить ему.
Что заставило ее изменить свое решение.
Но ее голос, однако, принадлежал не Подарге. Это, конечно, могло быть результатом смены телесной оболочки.
— Что ты там бормочешь, лаблаббий? — спросила она на языке Господов.
Кикаха почувствовал желание дать ей по физиономии. Слово лаблаббий являлось уничтожительным выражением Господов, обозначавшим человеческие существа, обитавшие в их вселенных, перед которыми они строили из себя богов. Лаблаббий были маленькими ручными зверьками в той вселенной, откуда пришли Господы. Они ели лакомства, предлагаемые им хозяевами, но съели бы также при первом удобном случае и экскременты. И они часто сходили с ума.
— Ладно, Подарга, притворяйся, что не понимаешь по-микенски, — сказал он. — Но осторожнее в выражениях. Я к тебе особой любви не испытываю.
Она, казалось, удивилась.
— А ты — жрец?
Кикаха был вынужден признать, что Вольф, бесспорно, превосходно сработал ее. Великолепное тело, кожа такая же белая и без единого изъяна, как он ее помнил, такие же длинные, черные волосы, прямые и сверкающие. Черты лица не были, конечно, совершенно правильными, имелась легкая асимметрия, в
