накладывает определенные обязательства, вынуждает к своеобразной вежливости — как бы ни обстояли дела до тех пор.
— Заходи.
Из-за толстенной двери голос Элис кажется тихим, едва слышным, совсем как в детстве.
Я медленно приоткрываю дверь. Я долго оттягивала этот разговор, последнее настоящее прощание, которое мне предстоит. Самое трудное — из-за налета неотвратимой обреченности, что он несет.
— Элис.
Я останавливаюсь — официально и напряженно — в ногах ее постели, а сама Элис становится напротив, перед бюро.
— Лия, как ты? Все хорошо?
Взгляд ее нежен, голос звучит искренне.
Я качаю головой, и глаза Элис расширяются от тревоги.
— Что такое? Ты говорила с доктором?
Горло болезненно сжимается, я сглатываю, боясь, что сейчас заплачу, что слезы, которые я считала иссякшими, снова вернутся ко мне — слишком быстро.
— Нет. Доктор мне ничем не поможет. Он ведь не может вернуть Генри, правда?
Я различаю в своем голосе печальный вопрос. Да, в общем, и не вопрос вовсе. И все же я словно бы предполагаю возможность иного ответа, чем тот, что, как знаем мы обе, неизбежно прозвучит.
Элис качает головой.
— Нет, не может.
Я хватаюсь за столбик навеса над кроватью, провожу пальцем по теплому дереву — хотя бы для того, чтобы как-то занять беспокойные руки.
— Завтра утром я уезжаю.
— Тетя Вирджиния мне говорила. Ты ведь будешь в Лондоне, да?
Я киваю. Мы с тетей Вирджинией обсуждали, стоит ли хранить мое местопребывание в тайне, но, сказать правду, я куда больше боюсь Элис в Иномирьях, чем в нашем мире. И еще вопрос с моей ролью Врат. Элис сейчас наверняка находится в затруднении — может, ей и по душе видеть, что я отхожу в сторону, но она должна и сознаться, хотя бы самой себе, что надежды переубедить меня не осталось, так что придется иметь со мной дело как-то иначе.
По крайней мере, так я говорю себе в самые темные, самые мрачные моменты. В моменты, когда заставляю себя взглянуть правде в глаза и признать, что моей жизни грозит опасность — от рук моей же собственной сестры.
Элис глубоко вздыхает и лишь потом продолжает:
— Лия, я не собиралась… то есть я сама не знаю, почему я… почему я сделала то, что сделала. Все произошло так быстро, правда?
Наверное, я бы должна разозлиться. Должна быть вне себя от ярости. Однако на сердце я ощущаю лишь странное онемение. Гнев мой беспомощен и слаб — как мои окоченевшие руки, когда меня вытащили из реки.
— Да. Все произошло очень быстро. — Я шепчу. Воспоминания о тех секундах — призрак, что никогда не даст мне покоя. — Но ты твердо заняла сторону в пророчестве. Другую сторону.
— Лия, мы были на противоположных сторонах с начала времен. У нас никогда не было ни единого шанса стать кем-то, кроме врагов. Неужели даже сейчас ты не видишь этого? Ты все еще пытаешься обвинить кого-то из нас? Разве мы не можем просто принять, что таково наше предназначение? Что никто из нас не виноват?
Я прислоняюсь головой к столбику полога, гляжу на тонкую резьбу.
— Элис, это правда, что наши имена были начертаны в пророчестве давным-давно. Но у нас был выбор. Для нас обеих. Выбор есть всегда. Ты сделала свой — а я свой. Одно плохо — что они разные.
Она подходит ко мне, улыбаясь своей настоящей улыбкой, улыбкой подлинной Элис, и я знаю, что буду вспоминать ее всякий раз, как подумаю о сестре. Эта сияющая, лучезарная улыбка околдовывает — кажется, ты что угодно готов сделать, лишь бы ощутить ее тепло. Остановившись возле меня, Элис берется руками за столбик рядом, наклоняет голову, пока мы с ней не соприкасаемся лбами — совсем как в детстве.
— Я буду скучать по тебе, Лия. Что бы ни случилось.
От кожи ее веет приятной прохладой.
— И я по тебе.
Я выпрямляюсь, страшась, что если проведу рядом с сестрой слишком много времени, то забуду, кто она такая. Забуду, чего она хочет, что натворила.
— Но мы еще встретимся.
Она делает шаг назад, быстро касается моей руки и так же быстро отдергивает свою.
— Да.
Я гляжу в бездонную зеленую глубину ее глаз — отражение моих.
— Значит, ты не пересмотришь свою позицию? Даже теперь?
Она качает головой.
— Особенно теперь. Оставить нашу сторону ради стороны, обреченной на поражение, было бы совсем глупо. — Взгляд ее становится застывшим, твердым, ледяным и пустым, точно озеро зимой. — А я кто угодно, только не дура, Лия.
Мне остается только кивнуть. Ее последние слова еще четче прочертили границу. Встретившись в следующий раз, мы уже не посмотрим друг на друга с такой добротой.
Говорить больше не о чем. Я быстро отворачиваюсь, переполненная сожалением, печалью и, наконец, гневом, и, не бросив ни взгляда назад, выхожу и закрываю за собой дверь. Закрываю дверь за сестрой, которую я когда-то знала.
Возвратившись к себе, я вижу, что дверь распахнута настежь. Но не одно это заставляет меня остановиться. Та самая характерная атмосфера опустевшего помещения, что так трудно определить словами, но которая так часто остается, когда кто-то только что вышел из комнаты.
Я оглядываюсь, пытаясь понять, ничего ли не пропало. Но окна закрыты и все вокруг в таком же состоянии, как я оставила, уходя.
Вот только на письменном столе лежит листок бумаги.
Я настороженно пересекаю комнату. Хотя я совершенно уверена, что сейчас тут никого нет, но как-то неуютно сознавать, что среди моих личных вещей кто-то ходил. Дойдя до стола, я беру с гладкой поверхности листок. Комнату освещает лишь тусклое мерцание огня в камине, по углам полумрак. Чтобы разобрать слова, мне приходится поднести листок почти к самым глазам, да и тогда я лишь через некоторое время могу разобрать причудливо-округлый почерк — хотя сама надпись проста и коротка.
Чтобы найти окончание книги,
Пройди сквозь древний лес к сокровенному острову.
Пока же готовься к грядущей битве…
И не доверяй никому.
Я опускаюсь на стул, все еще сжимая листок в руке. Безнадежность, ставшая моим привычным спутником за дни, что миновали со смерти Генри, чуть-чуть рассеивается. Сменяется целеустремленностью.
Снова опускаю взгляд на листок. Подписи нет — но и неважно. Вот явственный признак того, как сильно изменилась моя жизнь: за таинственными строками я прекрасно прозреваю их значение, пусть и не личность того, кто принес их сюда.
Недостающих страниц книги тут нет.
Я должна отыскать их — и с их помощью избыть пророчество до конца.
А потом попытаться начать сначала.
