— Вас к телефону, товарищ Турецкий!
Он проводил меня в комнату дежурного по штабу.
— Сашок, у - меня полный ажур! Еле тебя нашел! — надрывно кричал Грязнов, но я его слышал с трудом — Женька на месте, ботиночки тоже!
— Какие ботиночки, Слава!
— Американские! Которые на кошкином песочке след оставили! Куда прикажешь нам с Женькой причалить? С транспортом тут хреново, учитывай!
Мы сейчас в кабульском полицейском управлении. Ждать вас здесь?
— Слава, дуйте сюда немедленно! Любыми средствами. Хоть на верблюдах!
— Чего? Не слышу? Какие блюда?
— Сам ты блюдо, Грязнов! Давай двигай сюда, бери такси и двигай!
В трубке с полминуты раздавалось какое-то кукареканье, потом запищал зуммер отбоя.
Совсем в другом настроении подошел я к двери зала заседаний. Посмотрел в щелку — на трибуне стоял Ивонин. Я прислушался:
— «Нас сжигали в паровозных топках, живьем по голову закапывали в землю, рот заливали свинцом и оловом... «Отрекитесь!» — ревели, но из горящих глоток лишь три слова: «Да здравствует, коммунизм!» — Ивонин декламировал Маяковского.
Я плотно прикрыл дверь, прошел по коридору и оказался в буфете. Там за столиком сидел Бунин и с прокурором армии пил водку.
— Ты где был? Я за тобой побежал, а ты куда-то делся. Вот мы решили... — Бунин щелкнул пальцами по бутылке.— Садись, Сашуля. Хлопни стаканчик, полегчает... Ты знаешь, где мы находимся?
— В бункере, Ваня. В бункере командующего.
— Ха! А ты знаешь, что это подземный бастион? Ты знаешь, что здесь в шахте укрыты ракеты стратегического назначения? Если Зайцев отдаст приказ, боевой расчет выпустит на натовские базы наши ракеты. Это пусковая установка для ядерного удара...
— Сейчас Грязнов приедет с... с одним муровским инспектором. — Я решил вернуть Жукову его прежнюю должность. Бунину совсем не обязательно было знать печальные подробности жуковской карьеры.
— Чудненько! Надо взять еще бутылку!
— Ваня, нам предстоит операция по задержанию опасного преступника.
Бунин посмотрел на меня с испугом.
— Какая там операция! Окстись! Кто тебе даст его арестовать? Пропади он пропадом, этот Ивонин!
Чтобы я из-за него со службы вылетел?!
Официант приволок закуску. Я выпил полрюмки и закусил селедкой.
— Ну, тогда я сам.
— Александр Борисович, — сказал военный прокурор очень серьезно, — я тоже не думаю, что настоящая обстановка располагает.
— Я знаю, что не располагает, — не очень вежливо перебил я генерала юстиции и обнаружил, что до сих пор не знаю его имени. — Простите, как ваше имя и отчество?
— Славомир Васильевич.
— Так вот, Славомир Васильевич, вы меня извините, у меня с этим типом свои счеты. Мне наплевать на обстановку.
Про себя я подумал: «Скорее бы ребята приехали».
— Единственное, в чем я могу вам помочь, — пригласить Ивонина для беседы с вами один на один.
Он ведь не только офицер спецназа, он еще и мой дознаватель. Я ему скажу, что нужна его помощь. Мой приказ он обязан выполнить. Хотите?
— Славомир Васильевич, ведь это ловушка, нарушение. Ради чего вы на это идете?
Давайте считать, что я вам просто лично симпатизирую... Между прочим, прекрасное грузинское вино «Ахашени», терпкое, чудный букет. Не хотите попробовать?
Я прекрасно понимаю, что дело здесь не в личных симпатиях. Скорее всего, это профессиональная смычка. Я отказываюсь от вина и принимаю помощь.
— ...В ночь с тринадцатого на четырнадцатое июня сего года вы, гражданин Ивонин Владимир Алексеевич, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, русский, ранее не судимый, военнослужащий Советской Армии...
Голос мой гулко раздавался в бетонных стенах бункера, неискаженный эхом, снова возвращался ко мне, а Ивонин сидел в удобном, вертящемся кресле и как будто не воспринимал моих слов. Он, правда, чуть покачивался взад вперед в такт моим словам. Это раскачивание раздражало меня. Допрос — действие двустороннее: следователь давит на подозреваемого, а тот — на следователя.
— ...Ударом кинжала в жизненно важные органы тела убили гражданку Лагину Ким Артемовну, которая от полученной раны скончалась на месте преступления...
Маленькие светлые глазки смотрят на меня с откровенной наглостью. И еще в этом взгляде проскальзывает насмешка надо мною, следователем. Меня он всерьез не воспринимает. «Не задерживайся на мелочах, — сказал бы сейчас Меркулов, — спокойно гни свою линию». Но я не Меркулов, такой оборот дела меня задевает...
— ...Короче говоря, вы, Владимир Алексеевич, обвиняетесь в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах согласно статье сто второй уголовного кодекса. Признаете себя виновным?
— Чего это вы мне тут говорите? Какое я имею к этому отношение? — удивленно спрашивает Ивонин и продолжает раскачиваться.
— Где вы были в ночь с тринадцатого на четырнадцатое, с четверга на пятницу?
— Вот уж не помню.
— Постарайтесь вспомнить.
— И не подумаю.
Я лезу в портфель за копиями допросов свидетелей, — актрисы Истоминой, инженера Викулова и коменданта офицерского общежития. Терпеливо зачитываю вслух. Но Ивонина ничто не тревожит.
— Путаете вы все, товарищ следователь. Никого я не знаю, и знать не хочу.
Качается.
— А кто был с вами второй в день убийства Ким Лапшой?
Резко остановился. Молчит. Снова качается. Но смотрит на меня с некоторой настороженностью.
— На следующий день после убийства Латаной вы были с ним в кафе сада «Эрмитаж». Кто он? Военнослужащий? Из отряда спецназа?
Я, по-видимому, допускаю какую-то ошибку, потому что Ивонин хрюкает, не раскрывая рта, а глазки его весело разбегаются в стороны. Я убираю протоколы в портфель, и рука моя натыкается на бугристую металлическую округлость...
— Слушай, ты, — смеется Ивонин, — у...-ка в свою столицу, покуда жив. А то прикажу своим ребятам, они взводом тебя отхарят, сопля моченая!
Это я тебе говорю, а не чугунок какой, понял?!
Я спокойно, очень спокойно, начинаю произносить слова, в смысл которых почти не вдумываюсь:
— Следствие в отношении вас, Владимир Алексеевич, я только начинаю (от меня до Ивонина метра четыре — просчитываю я разделяющее нас пространство)... и времени для бесед, надеюсь, у нас с вами будет достаточно (слева в метре от меня дверь в коридор, боковым зрением вижу, что она только прикрыта)... Одно скажу: возраст у вас молодой, жить вам еще и жить (сделать вид, что лезу в портфель за бумагой)... У меня имеется постановление об этапировании вас в Москву (стены здесь непробиваемые, разнесу его в куски, а сам в дверь... скажу, что он на меня бросился)... А если трибунал крутанет вам на полную катушку (остается только дернуть чеку и швырнуть гранату в угол, где сидит Ивонин)...
Но я не успеваю этого сделать, потому что в наш отсек-капсулу распахивается дверь, и на ее пороге
