там... в Афганистане. Цезарь меня и в братство привел, и командиром нашей тройки был. И пил со мною первый бокал шампанского... с моей кровью. Мы поклялись тогда, что всегда будем вместе. Вместе добьемся победы над этими... над мыслителями и быдлом.
— Валет! А кто тебя в Москву перевел... из Афганистана? Ты же в обслуге самого Министерства обороны работал перед самой демобилизацией?
— Цезарь перевел. Сначала его самого взяли в академию. Потом он меня в Москву перетащил. Это нелегко. Но он мой брат. Он меня любит!
Мне, конечно, хотелось сказать Бирюкову, что и этот твой «брат» Валерий Куркин, наверное, такой же оболтус, как и ты сам. Небось тоже выступает за уничтожение восьмидесяти процентов населения. Но любая реплика могла сейчас испортить все дело, и я спросил:
— В какой академии учится сейчас Цезарь?
— В академии Дзержинского. Не которая военно-инженерная, а специальная — для разведки и спецназа.
— И на деле он был, Цезарь, когда надо было расправиться с предателем, с Морозовым, — в Рязани? — сказал я и внутренне весь подобрался.
— Ага, был. Он и ухлопал этого дурака, быдло это — курсанта. Он предать хотел наше братство. Цезарь говорил — наш устав хотел обнародовать. А это нельзя, секрет — наш устав.
— А девушка? Что за девушка ездила с вами в Рязань?
— В зеленой косынке которая?
— Ну да.
— Не знаю. С ней имел дело не Цезарь, а наш главный.
— Кто — главный?
— Да ты же знаешь, что мы действуем в тройке. Главный — Малюта Скуратов, потом — Цезарь, потом — я, Валет...
— И ты не знаешь ничего о девушке этой? Кто она? Откуда? Как зовут и где живет?
— Не-е... Не знаю я. И не положено, а я устав соблюдаю. Тогда меня тоже главным назначат, в другую тройку.
— А что ты знаешь про Малюту Скуратова? Кто он?
— Ничего не знаю.
— А уколы тебе делали — в Афганистане?
— От трусости? Чтобы храбрый был? Делали! Я же в гражданке трусливый был — факт. Крови очень боялся, плакал, когда ребята в нашем совхозе кошку били или собаку. В Афганистане таким быть нельзя. Там смелые люди нужны. Поэтому нам и уколы сделали...
— И что? После уколов — ты смелым стал?
— Спрашиваешь! Конечно!
У него появилась улыбочка, как тогда у Ивонина.
— Я всю дорогу тренировался. Все нормы сдал, у нас в братстве для того, чтобы звание получить «солдат доблести и чести»,— надо проползти 36 метров за 25 секунд, попасть в десятку из пистолета, поразить мишень «в сердце», кидая нож.
— А ты в метро был, когда в вагон бомбу подложили? —спросил я, нервно почесывая подбородок.
Бирюков хмыкнул и покачал головой.
— Цезарь там был. А меня не взяли. Там были специалисты по взрыву.
— Тогда откуда ты знаешь, что ваша работа, если ты не был? — спросил я, оторвавшись от блокнота, в который записывал основные факты из показаний Бирюкова.
— Нам объявили...
Бирюков осекся, потому что, видимо, не хотел говорить о сборищах братства.
— Скажи, брат, а где вы собирались? Я имею в виду собрания «Афганского братства».
— Точно не знаю... В каких-то катакомбах, под землей. Я приезжал на платформу «Москворечье». Там меня ждал Цезарь. Он усаживал меня в машину, надевал повязку и вез куда-то. Нужна конспирация. Это потом, когда победим, мы выйдем из подполья. А сейчас — конспирация. Мы в катакомбах сидели в темноте, чтобы не видеть друг дружку.
— И что, говорили вам в катакомбах? Когда Сталин отдаст свой самый главный приказ?
— Сказали, что скоро отдаст! Может, даже в этом месяце отдаст!
— О чем приказ? Что вы должны будете делать? Конкретно?!
— Конкретно — не знаю! Знаю, что будем убивать быдло и мыслителей! Совершать революцию! А конкретно приказ Сталина объявят нашим тройкам накануне! Накануне нашей революции!
Я в упор смотрел на Бирюкова, крикнул:
— Брат! Смотри мне в глаза!
— Я смотрю!
— Отвечай! Отвечай! Честно, только честно, как солдат! Когда Сталин отдаст приказ «Афганскому братству»? Отвечай!
— Не знаю! Не знаю я!
— Врешь!
— Нет. Не вру! Я не знаю. Все тогда взлетит на воздух и придет наше время. Придет наш час! Больше я ничего не знаю.
— Хорошо. Успокойся. Я тебе верю. Скажи, кому вы отдали инкассаторскую сумку с деньгами?
— Я не знаю его клички. После Преображенки мы пересели в мой «Москвич» — бросили ихнюю «Волгу». Потом я доехал с братьями до метро «Варшавская», и Малюта отнес чемоданчик (мы переложили деньги в чемоданчик, а инкассаторскую сумку выбросили по дороге) какому-то мужику, Я не видел его лица, клянусь! Мужик этот взял чемоданчик и понес к «Запорожцу».
— Что за мужик? Какие у него были приметы? Только не ври!
— Шел он странно, как пьяный. Больше ничего не запомнил.
— Почему ты решил, что он пьяный?
— Качался из стороны в сторону, но равномерно как-то. Чудно.
— Последний вопрос. — Я напрягся и смотрел в его глаза с расширенными, словно от белладонны, зрачками. — Кто убил Ким!
— Ким?! Я не знаю такой клички! Я его не убивал! Я не знаю!
— Ты был в доме «Тысяча мелочей» с Ивониным, в ночь с 13-го на 14-е июня. И один из вас ударил ножом девушку по имени Ким.
— Я не знаю Ивонина! Я никогда не был в этом доме!
— Вспомни, где ты был и что делал в ночь с 13-го на 14-е, с четверга на пятницу.
— Я не знаю! Я так не могу! Я не помню!
— Успокойся, брат. Это было десять дней тому
назад. Вспомни!
— Я был в Ленинграде! Мы приехали туда 12-го ночью, 13-го напали на инкассатора и рванули в Москву ночной «Стрелой»!
— Так, Валет,— примирительно сказал я. — Сейчас объявим перерыв на обед — тебя накормят. А потом ты подробно, слышишь, подробно, расскажешь обо всем товарищу Погорелову.
— Чего мне будет? Расстреляют?
Я ответил серьезно.
— Если ты во всех делах был шестеркой и на тебе нет крови инкассаторов и их шоферов, если ты не убивал. Морозова, как говоришь, ты не умрешь, будешь жить!
— Ты правду говоришь, брат?
— Правду, — твердо ответил я, добавив: — Но вначале, Валет, ты должен обо всем рассказать майору Погорелову и подписать свои показания. Понял?
Он еще раз улыбнулся вымученной улыбкой.
— Понял.
— Молодец! — сказал Погорелов.
