Азимова — три закона робототехники, то у Господа Бога их куда больше. И как говорит Дервиш, все несчастия происходящие с человечеством происходят из-за сбоя внутренней программы. Я не знаю есть ли он — Бог. Но я знаю, что у каждого человека есть совесть и если к ней прислушаться то можно услышать, как с тобой говорит Бог. И если люди начнут к ней прислушиваться и жить по совести то не нужны будут ни правители, ни воины. А пока, пока это время не наступило и люди не умеют ладить друг с другом и понимать. Я буду нужен. Нужен, чтобы помочь правому и наказать виноватого. Может быть я много на себя беру. Но не я выбрал этот путь. Есть дороги которые мы выбираем, а есть дороги которые выбирают нас. И пока я буду жить и сражаться за правое дело, за то, что подсказывает мне совесть — я буду нужен. И пусть я всего лишь ронин, воин без хозяина. Но мой хозяин — моё сердце и моя совесть.
В темноте то тут, то там мелькали факелы, освещая нагромождения из неестественно лежащих трупов. Раздавались тихие стоны, ржание лошадей и скрип телег. Раздавался женский не умолкающий плач. А сверху с неба всё сеял и сеял дождь мелкими каплями покрывая всё и всех вокруг. Дождь прощения и прощания. И бредет по дороге одинокий странник и хоть он не видит солнца, но радуется теплу. И хоть он не видит звезд, но дышит ночной прохладой. Может потому так грустно когда идет дождь, что это кто-то плачет.
Эпилог
Каждый самурай достоин заката и восхода Солнца. Меч самурая, вложенный в ножны в последних лучах вечернего Солнца, хранит в себе отблеск уходящего дня, принесшего Земле самурая благодать, Императору — доблесть и преданность его самураев, а Поднебесной — почитание ее предков. В утренний час Солнце вновь восстанет над Землей самурая, освящая силу и красоту его Императора, неся благодать его Земле, открывая взоры восхищения Поднебесной. И в тот же миг, с первыми лучами Солнца, самурай достанет меч из вечерних ножен и отраженные в мече вечерние лучи вчерашнего дня встретятся с утренними лучами Светила. И в миг их встречи в Поднебесной наступит новый день.
Они шли ровно, как и положено. Капитан и сержант спереди. Ефрейтор сзади. Излишне не спешили, но и не медлили. Сапоги чеканили шаг вызывающе громко, что каждому встречному было понятно — они власть. Редкие утренние прохожие прятали глаза. Воробьи взлетали при их приближении. Я уже видел момент их инициации. Со стороны это похоже на маленькую задержку в реакции. Но сама личность в этот момент содрогалась, словно пораженная молнией. И было от чего. В этот момент твою сущность давит чужая, отбирая у тебя и мысли и тело. Словно разбойник, ворвавшийся в дом, запирает хозяина в погреб, а сам начинает хозяйничать. И уже ничего не говорит о прежнем хозяине, как будто его никогда и не было. Помимо тела и разума сущность забирает весь багаж знаний реципиента, оставляя того томится без всякого дела и смысла. Хорошо если на время, бывает, что навсегда. Вот сейчас, например, я доподлинно знал, войдя в дом?8 по улице Содовой, выйдут из дома только два перепуганных насмерть солдата, капитана же вынесут. Спустя двадцать минут, после того как они зашли в дом, из дома вышел Он, в теплом плаще и фетровой шляпе с большими полями. Быстро и неприметно осмотревшись по сторонам, Он подхватит тяжелый фанерный чемодан и скользнет в первую же подворотню, петляя и путая следы. Якобы развязная и легкомысленная походка ему не к лицу, подумал я, качая головой. Потому, что когда он думает, что его никто не видит, походка изменяется и с головой выдает в нем человека военного, пусть бывшего, но военного. Видимо это неистребимо. Но она изменится, изменится, как скоро изменится и сам хозяин.
Проводив его взглядом, как он карабкается по водосточной трубе на крышу, торопясь на сеанс медиума, я усмехнулся. Именем Рабиндраната Тагора! Вот же учудил. Смешно. И прикрыл дверь в доме напротив. За дверью сладким сном почивал хозяин ломбарда Митрофан Палыч.
— Здравствуйте Петр Михайлович!
— Дорогой мой! Как давно не виделись?! Да вы проходите, располагайтесь, к чему реверансы между старыми друзьями.
— И действительно, давненько не встречались, — сказал я, попав в крепкие объятия его сиятельства. Их превосходительство я не видел гораздо дольше, чем он мог себе представить.
— Что же вы не заходите? Не навестите старика, я ведь вам дорогой мой жизнью обязан. А такое не забывают! — граф поднял указательный палец к небу.
— Забывают, Петр Андреевич, и не такое забывают, — сказал я, — Человек по своей сути бывает благодарен, но чувствовать себя постоянно обязанным не любит. Такое чувство очень быстро начинает его тяготить. И вскоре он старается избавиться, как и от самого чувства благодарности, так и от причины её вызывающую, т. е. от человека, которому он обязан.
— Полностью с вами согласен. Как это не прискорбно, но такое встречается сплошь и рядом. Только к вам это отношения не имеет! — Петр Михайлович лукаво посмотрел на меня и погрозил тем же указательным пальцем, — И ко мне тоже…
— А вот молодое поколение уже не те люди, мельчает народ, мельчает. Самое ужасное, что это молодое поколение наши дети, — граф опустил глаза, чтобы тут же поднять их, — Вы уже слышали о моем горе?
— Наслышан, — скромно ответил я.
— Мне стыдно сознавать, что я, посвятив свою жизнь во благо отечества, вырастил такого непутевого сына. И за что мне такое наказание?
— Не волнуйтесь граф, всё уладится. Молодо, зелено. Просто нет достойного дела.
— Шел бы служить! — вспылил граф, — Так, нет! Ему, видите ли, скучно! Это в Преображенском полку-то скучно?! Какую карьеру мог бы сделать, и все простите меня псу под хвост. Дуэль эта, женитьба немыслимая. Я уж его и наследства лишил, и в Н-ск отправил. Пусть остепенится.
— Вы правы. Остепенится. Содержание ему не давайте, проиграет. А вот купите деревеньки три и пусть сам распоряжается.
Когда рукопись была закончена, обмокнув перо в чернила, проставил на её полях цифры 23, 25, 568. Лучина догорала. Лучины горят быстро, но я к ним привык. Они все же лучше чем масло. Масло стоит дорого и чадит. Меня мутит от запаха горящего масла. Фитиль в лампе, приходится постоянно поправлять. Рукопись готова. Пожалуй, остальное все получится само собой. Серое пятно в стене, что служило окном, становилось всё светлее. Лоскут черно-фиолетового неба в нем синел на глазах. За загородкой блеяли козы. Душно. Сегодня вечером обещал зайти Иоанн. Он уже совсем стар. Память играет с ним злую шутку. Какие-то события он помнит ярко и точно, какие-то помнит смутно. Вспоминая, постоянно путается в хронологии. И разобрать, что было прежде, что потом совершенно невозможно.
— Вы уверены? — спросил Борис.
— Более чем, — улыбнулся я, — через двадцать лет к вам придет молодой человек, и вы отдадите ему книгу.
— Это и будет моя плата?
— Да.
Сочтя разговор оконченным, я развернулся и вышел из этого дома и этого времени. Но для собеседника я растаял в воздухе как привидение. Лишь ионизированный воздух слабо светился на том месте, где я только что стоял. Я знал, что Борис, не смотря на свой здравый скептицизм, этого случая в своей жизни не забудет.
Она вздрогнула, чуть заметно, но вздрогнула. Свершилось. Ирина Алексеевна, более не размышляла ни минуты. Все её дальнейшие действия были определены вселившейся сущностью. Диана. Только она да ещё один знакомый мне человек могли вселяться так, не подавляя личность, а руководя ей исподволь, на уровне чувств и эмоций. Впрочем, женщины, существа, прежде всего эмоциональные, может ими руководить
