развенчание культа личности Сталина чего стоит. Решиться на такой шаг мог лишь человек большого мужества и верности идеалам социализма. — И предложит оставить Н. С. Хрущева на посту Председателя Совета Министров, освободив его лишь от должности Первого секретаря ЦК КПСС. Пленум предложения Микояна не поддержал.
А в ноябре 1964 года (нет, гораздо позже — в 1966 году!) он и сам следом за Хрущевым уйдет на пенсию. Встреч ни с кем из бывших сослуживцев искать не станет, не навестит на пенсии и любимого Никиту Сергеевича.
А. И. Аджубей,
— Анастас Иванович Микоян, попрощавшись с Хрущевым после заседания октябрьского Пленума ЦК партии в 1964 году, ни разу не говорил с Хрущевым. Сын Микояна Серго, отвечая в 1988 году на вопросы о том, почему его отец, так близко стоявший к Хрущеву, ни разу не встретился с Никитой Сергеевичем, поведал в оправдание отцу, по-моему, малодостоверную историю. Будто бы Хрущева и Микояна поссорили между собой их шоферы (?!). Один говорил своему опальному хозяину что-то нелестное о Микояне, а другой рассказывал, как ругают в его машине Хрущева. Наивное объяснение. Оба они, и Хрущев, и Микоян, прекрасно знали, как могут обернуться их возможные встречи и разговоры. По старому опыту они берегли не столько себя, сколько семьи.
— Самым отрицательным, самым подозрительным элементом и самым заядлым интриганом среди членов Президиума Центрального Комитета КПСС был Микоян. Этот торговец, который все время жевал губами и скрежетал своими вставными зубами, как выяснилось впоследствии, так же жевал коварные антимарксистские, заговорщические, путчистские планы. Этот жестокосердный, антипатичный и по своей внешности человек показывал себя зловещим особенно с нами, албанцами. С этим перекупщиком и барышником мы поддерживали связи по экономической и торговой части. Все, что касалось Албании, — как предоставление кредитов, так и торговый обмен, — этот индивидуум рассматривал исключительно сквозь торговую призму. В нем уже исчезли интернационалистские, социалистические, дружественные чувства. Со всеми нашими экономическими делегациями Микоян обращался, как перекупщик.
В апреле 1957 года, когда еще не была ликвидирована «антипартийная группа» Маленкова, Молотова и др., я находился в Москве с нашей партийно-правительственной делегацией. Закончив неофициальный ужин в Екатерининском зале в Кремле, мы уселись в уголок пить кофе вместе с Хрущевым, Молотовым, Микояном, Булганиным и др. Молотов, обращаясь ко мне, будто в шутку сказал:
— Завтра Микоян вылетает в Прагу. Пусть попытается заварить и там кашу, если заварил ее в Будапеште.
Чтобы расширить беседу, я говорю ему:
— А что, разве Микоян заварил кашу там?
— А кто же? — ответил Молотов.
— В таком случае, — говорю я ему, — Микояну уже нельзя ездить в Будапешт.
— В случае, если Микоян вновь поедет туда, — отметил Молотов, — его повесят.
Хрущев сидел с опущенной головой и размешивал кофе ложечкой. Микоян чернел и чавкал. Цинично улыбаясь, он сказал:
— Можно мне ездить в Будапешт, почему нельзя. Если повесят меня, то заодно повесят и Кадара, ведь мы вместе заварили кашу.
Роль хрущевцев в венгерской трагедии мне была ясна.
В Пицунде
П. Е. Шелест, бывший член Президиума ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Украины:
— Утром 3 октября за мной пришли, пригласили к Н. С. Хрущеву завтракать. После завтрака пошли на фазанью охоту, она была удачной. За обедом вдруг Хрущев заявил, что погода в Крыму портится, да и тут никого нет, скука. В Пицунде отдыхает Микоян, он решил завтра туда лететь. Я пытался уговорить его остаться в Крыму. Но он решительно все отклонил и распорядился наутро назначить вылет на Кавказ. За ужином у нас был тоже разговор на те же темы.
Ф. М. Бурлацкий, политолог, общественный деятель:
— Одной из главных причин пассивности Хрущева в критической ситуации было и то, что он полностью передоверил Микояну установить правдивость информации, поступившей к Сергею Хрущеву от Галюкова, одного из охранников Н. Г. Игнатова — активного участника заговора. И Микоян подвел Хрущева, вероятно, почувствовав, что сделать ничего нельзя.
Микоян пригласил Галюкова к себе в дом, что находился в нескольких метрах от дома Хрущева на Ленинских горах. Галюков подробно рассказал обо всем, что ему было известно, в том числе об участии Брежнева, Подгорного, Шелепина, Семичастного в заговоре.
Реакция Микояна была более чем странной. После окончания рассказа он, по словам Сергея, сидел задумавшись. Наконец повернул голову, выражение лица его было решительным, глаза блестели.
— Ну что ж, это хорошо. Я не сомневаюсь, что эти сведения нам сообщили с добрыми намерениями, и я благодарю вас. Хочу только сказать, что мы знаем Николая Викторовича Подгорного, и Леонида Ильича Брежнева, и Александра Николаевича Шелепина, и других товарищей как честных коммунистов, много лет беззаветно отдающих все свои силы на благо нашего народа, на благо Коммунистической партии, и продолжаем к ним относиться как к своим соратникам по общей борьбе!
Микоян потребовал от Сергея, чтобы он составил подробный протокол встречи. Сергей добросовестно выполнил это, но опустил за ненадобностью приведенное выше заявление Микояна. Тот решительно настоял, чтобы заявление слово в слово было внесено в протокол, и даже заглядывал через плечо Сергея, чтобы не было ошибки.
Закончив писать, Сергей протянул Микояну рукопись. Тот внимательно прочитал последний абзац, некоторое время о чем-то раздумывал, потом протянул листы Сергею и сказал: «Распишись». Сергей расписался. Микоян отметил: «Вот теперь все хорошо», — открыл платяной шкаф и засунул папку под стопку рубашек.
О чем раздумывал Микоян, выслушав рассказ Галюкова? Быть может, вспоминал свою молодость, когда каким-то странным образом ему удалось ускользнуть из тюрьмы в Баку? Он был в числе 27 бакинских комиссаров, но расстреляно было только 26, а Микоян спасся. Или он вспоминал, как Сталин при его участии расправился с Каменевым, Зиновьевым, Бухариным? Или свое выступление в 1937 году на одном из партийных совещаний, когда он требовал: бить, бить, бить? Но быть может, он думал о неудачной попытке снять Хрущева в 1957 году и своих колебаниях в тот момент, на чью сторону встать?
Кто знает. Микоян уже после снятия Хрущева продолжал занимать высокий пост и ушел только по старости, с почетом и сохранением всех благ для себя и своей семьи. Вручил ли он пресловутый протокол, написанный сыном об отце, самому Брежневу и когда — до заседания Президиума ЦК или в перерыве, когда соотношение сил стало для него вполне ясным, — неизвестно. Но, так или иначе, сыгранная им во всей этой истории роль выглядит крайне странной. Думаю, что он использовал сообщение Сергея в своих целях.
С. Н. Хрущев:
— Вечером к нам пришел Микоян.
После обеда состоялось заседание Президиума ЦК уже без участия отца. Микояна делегировали к нему проинформировать о принятых решениях.
Сели за стол в столовой, отец попросил принести чаю.
— Меня просили передать тебе следующее, — начал Анастас Иванович нерешительно. — Нынешняя дача и городская квартира (особняк на Ленинских горах) сохраняются за тобой пожизненно.
— Хорошо, — неопределенно отозвался отец.
Трудно было понять, что это — знак благодарности или просто подтверждение того, что он расслышал сказанное. Немного подумав, он повторил то, что уже говорил мне:
— Я готов жить там, где мне укажут.
