просьбой доложить его великому князю. Вскоре я получил ответ об исполнении моего желания, причем великий князь выразил удовольствие, что отчет опроверг все обвинения, которые на меня взводились. Это сообщение доставило мне большое нравственное удовлетворение, так как я всегда очень ценил доброе отношение Его Высочества ко мне.
В Петрограде генерал-адъютант Баранов письмом уведомил меня о возложенном на него по Высочайшему повелению поручении, просил препроводить ему экземпляр моего отчета, а самому приехать в главное военно-судное управление для деловых с ним переговоров.
В 1880 году П. П. Баранов командовал четвертым эскадроном лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка. Полк этот был расположен в Петергофе и входил в состав бригады вместе с лейб-гвардии конно- гренадерским полком, в который, в тот год, я был произведен в офицеры. Общая стоянка и близкие отношения между обоими полками дали мне случай хорошо познакомиться тогда с ротмистром Барановым. Впоследствии он командовал уланским полком, а затем состоял управляющим двором покойного великого князя Михаила Николаевича, августейшего шефа конно-гренадер, так что мои отношения к генералу Баранову совершенно не прерывались. Я знал его за безукоризненно честного и вполне порядочного человека, совершенно неспособного по своему характеру на какую-нибудь интригу. По моему мнению, генерал Баранов был человек довольно ограниченный, не имевший никаких познаний в сфере гражданского управления, а ко времени производства дознания он достиг довольно преклонного возраста. Тем не менее я был доволен тем, что дело попало в его руки.
При нашем первом свидании, очень любезном, он познакомил меня с помощником главного военного прокурора, генерал-майором Игнатовичем. С первого взгляда бросалась в глаза неизмеримая разница между этими двумя людьми. Рассчитывать на порядочность и беспристрастие генерала Игнатовича было нельзя. Это был тип человека: «что прикажете?» — в самой отрицательной его форме, беспринципного карьериста. Мои «друзья» — Поливанов, Родзянко и Гучков — хорошо знали его качества при выборе помощника генерал-адъютанту Баранову. С первых же слов было ясно, что он получил определенные инструкции разыскать обвинительный против меня материал. Тенденциозность его резко проявилась при последующих допросах, при которых генерал-адъютант Баранов не всегда присутствовал, и выражалась в казуистичности предлагаемых вопросов и попытках сбить на мелочах. К счастью, я обладаю прекрасной памятью, все дела управления Прибалтийскими губерниями рассматривались мной лично, а потому попытки моего следователя не увенчались успехом, что ясно было видно из присланного мне в конце расследования вопросного листа, в котором повторялись сплетни и обвинения, имевшие место в прессе и в выступлениях членов Государственной Думы, вроде необъяснимой телеграммы депутата Маклакова, что «в Риге — измена». Опровергнуть их ничего не стоило, что я и сделал в несколько дней. Несмотря на все это, расследование тянулось около года, а затем было представлено Государю Императору. Узнав об этом, я просил генерал- адъютанта Баранова дать мне возможность ознакомиться с результатами дознания, на что он письмом уведомил меня, что дознание — совершенно секретно и он может мне его дать не иначе, как с Высочайшего соизволения.
Казалось странным, что расследование, о производстве которого я просил сам и которое без моего ходатайства не имело бы места, так как мое непосредственное военное начальство никаких обвинений ко мне не предъявляло,— составляло тем не менее секрет от меня! Государь Император пребывал в Могилеве. Я просил генерала Алексеева разрешить мне приехать на ставку для личного доклада, на что и последовало его согласие. Явившись к начальнику штаба верховного главнокомандующего, я его не застал, а дежурный адъютант сказал, что, как только генерал вернется, он известит меня о времени приема. Помещение, занимаемое генералом Алексеевым, было на том же дворе, где находился губернаторский дом, в котором имел пребывание Государь и лица ближайшей свиты. Я отправился в этот дом, чтобы повидать моих старых однополчан генерал-адъютанта Максимовича и гофмаршала князя Долгорукого, тем более что генерал Максимович, за отсутствием в это время из Могилева графа Фредерикса, исправлял должность командующего Императорской главной квартирой.
Последний в разговоре передал мне, что дознание по моему делу генерал-адъютантом Барановым представлено и сдано Государем без всякой резолюции в штаб и что ознакомиться с дознанием я могу через посредство генерала Алексеева. К этому мой собеседник добавил, что он мельком просматривал дело, в котором никаких обвинений против меня не содержится, но общий его тон для меня неблагоприятен.
В тот же вечер генерал Алексеев пригласил меня в военное собрание к обеду и высказал сожаление, что вследствие большого количества работы он не имел возможности ранее меня принять. За обедом он спросил меня о цели приезда и на мою просьбу дать мне для прочтения дознание генерал-адъютанта Баранова заметил, что доложит об этом на следующий день Государю, о результате чего я могу узнать у него после окончания Высочайшего завтрака. Утром я был удивлен, когда гофкурьер передал мне по телефону, что Государь Император приглашает меня к завтраку. Я ответил, что не имел намерения беспокоить Его Императорское Величество просьбой о приеме, а потому приехал без необходимой для этого форменной одежды, на что получил возражение, что к завтраку можно явиться в обыкновенном кителе.
К часу дня я был в палатке, разбитой в саду, куда собрались и другие приглашенные лица. При встрече с генерал-адъютантом Максимовичем и князем Долгоруким я понял, что обязан им этим Высочайшим вниманием, которое, видимо, поразило генерала Алексеева, когда он вошел в палатку. Через несколько минут прибыл Император в сопровождении Наследника. Государь милостиво со мной поздоровался, но ни слова не сказал о моем деле. После завтрака, по обыкновению, Император стал обходить присутствовавших, беседуя с каждым из них в отдельности, но и при этом обходе ко мне не обращался. С большим огорчением подумал я, что доклад генерал-адъютанта Баранова поселил в Монархе неудовольствие по отношению ко мне. Все вышли в сад, и Государь, сопровождаемый английским генералом, шел впереди нас. Вблизи круга, от которого расходилось несколько дорожек, Государь остановился, отпустил своего собеседника, а засим, обернувшись по направлению к остановившейся поодаль группе лиц, в числе которых находился и я, громким голосом произнес:
«Генерал Курлов!»
Я поспешил к Его Величеству, который с милостивой улыбкой сказал, что Он утром отдал приказание начальнику своего штаба выдать мне для просмотра дознание генерал-адъютанта Баранова.
«Зачем оно вам?» — продолжал Государь и, на мой ответ, что по слухам дознание хотя и не содержит никаких обвинений, но заключает в себе общий неблагоприятный для меня отзыв, вследствие чего я желал бы представить Его Величеству мои объяснения, заметил:
«Для Меня эти объяснения не нужны. Я считаю вас совершенно правым и на общие места дела не обратил никакого внимания. Ваши объяснения могут пригодиться разве для истории и архива».
Я высказал, что счастлив услышать такую милостивую оценку моей службы, после чего Государь ответил, что вполне разделяет мое мнение о нежелательности сформирования латышских полков, за противодействие которым меня так много упрекали, и с своей стороны такого сформирования не допустит. Беседу Император закончил выражением милостивого одобрения моей служебной деятельности, которая, по его словам, была такой же, как всегда.
В тот же день я прочел дознание и встретился в нем с знакомым мне тоном моих врагов. Генерал Баранов отмечал мою усиленную работу, категорически отрицал всякое послабление при нарушениях кем бы то ни было лояльности по отношению к нашим войскам и подчеркнул безукоризненную экономию в расходовании казенных денег. Параллельно с этим, по неизвестным мне причинам, указывал, что возникшие против меня инсинуации и выступления в Государственной Думе объясняются господствовавшим в отношении меня предубеждением после убийства П. А. Столыпина, связанного с расходами денег на охрану, не признав необходимым прибавить, что все это всецело опровергнуто. Далее, по вопросу эвакуации он не считался с существом дела и ее фактической обстановкой, а допустил в виде вывода, что я не проявил в ней надлежащей энергии. На характер этого дознания указывают и приведенные в нем случаи кутежей двух из моих чиновников, без упоминания даже о том, были ли эти кутежи мне известны. Между прочим, признав, что я целые дни и ночи посвящал труду, генерал Баранов почему-то добавил, что такое распределение времени отзывалось на редких моих поездках по краю,— но забыл дополнить, что при мне не было должности помощника, который мог бы заменять меня во время отсутствия, а мои поездки останавливали бы всю текущую работу.
Вместе с тем в дознании я нашел один секретный документ, искренно меня порадовавший, —
