— Эко спешное. Почивает главный воевода. Вон еще темень какая на дворе. А проводить, чего не проводить. Осерчать только может на разбуд спозаранку князь Вельский. Вчерась тоже среди ночи будили.
Вопреки опасению главный воевода не выразил никакого неудовольствия, вышел из опочивальни скоро, набросив лишь соболью шубу на исподнее. Спросил:
— С худой ли вестью, с доброй ли?
— Того не ведаем. Тебе, главному воеводе, судить-рядить. Воротынск осадили татары.
— Не новость. Вчера весть принесли. Послал я гонцов звать полки к Одоеву и Белёву. Из Коломны, Каширы, Тарусы.
— Но мы посланы, чтобы не спешил ты. Разгадал бы ты прежде коварство татарское.
— Это кто же такой совет умный-разумный дает?
— Воевода наш, Двужил Никифор. Стремянный князя Воротынского. За языками посылал он, как осадили крепость. Двоих мы приволокли. Басурманы говорят, будто не станут штурмовать ни одной крепости. Ждут, будто бы, когда какая-то их рать наши полки к Угре заманит.
— Ишь ты. Ладно, покумекаем. Спасибо за весть. — Затем распорядился: — Кто к князю Воротынскому послан, меняй коней и скачи к нему. Те, что ко мне, при мне и останетесь. При моей дружине.
Отпустив гонцов, князь Вельский повелел будить бояр Шуйского и Морозова, воевод младших. Совет держать.
Если на доклад сына боярского князь Вельский, вопреки его подсказке, отреагировал спешной посылкой гонцов к полкакг, чтобы они поторопились заступить путь ворогам по Серпуховке или Крымской дороге, по которой татарам сподручно идти и от Тулы, и от Тарусы, и от Каширы, то сообщение гонцов- казаков повлияло на его суждение о том, откуда ждать главного удара крымцев.
Вскоре совет начался. Не спешили с выводами воеводы, долго размышляли, а ясности все не было.
— То сам князь Воротынский воду мутит, теперь вот его стремянный. Я посылал станицы за Шиворонь-реку. Не единожды. Тихо в степи, ни тебе разъездов басурманских, ни тебе ископотей, — недоумевал князь Шуйский.
— А мне не нравится, что сакм нет, — возразил Морозов. — Каждый год с ранней весны шныряют. А нынче что-то не кажут носа. Похоже, неспроста.
— Видать, прав князь Воротынский: на Казань увел свои тумены Магметка, — по-своему повернул ответ Морозова Шуйский.
— Не иначе, — поддержал главный воевода князь Вельский. — Оттого, разумею, нынче большой рати нежди. Прогоним от верховий Оки, на том дело и кончится. На следующий год — тогда готовься. Ополчатся Казань и Крым. А нынче не успеть им. Менять поэтому решения своего не стану. Только повелю полку правой руки на Воротынск идти, а потом уже, гоня татар, идти на подмогу полкам левой руки ц сторожевому, которым так и двигаться на Одоев. Соединившись под Одоевом, направиться к Белёву. Пусть бьют и гонят басурман, бьют и гонят.
До самой степи.
Свой Большой полк князь Вельский никуда от Серпух хова не послал. Держал под рукой. На всякий случай. Как свой личный резерв.
Гонцы к князю Ивану Воротынскому спешили. Согласно приказу главного воеводы, меняли коней на заслонах, которые стояли на всех бродах и переправах через Оку, успевая при этом пересказывать полученные от языков сведения, внося тревогу в души ратников. И гонцам, и ратникам, да и малым воеводам, возглавлявшим заслоны, многое было непонятно, и это их весьма тревожило — неведомое всегда пугает.
Скакали гонцы-казаки от заслона к заслону, быстро приближаясь к Коломне, а в это самое время скакал с пятью тысячами своих отборных воинов Мухаммед-Гирей. Половину тумена он оставил брату, чтобы не оказался тот бессильным, случись какое непонимание со стороны луговых чувашей и черемисы. Мухаммед-Гирей не делал даже долгих остановок, летел черным вороном по Ногайскому шляху к основным своим силам, его ожидавшим.
Стремительность в действиях — достоинство Мухаммед-Гирея. Он не привык попусту тратить время. Но сейчас он спешил еще и потому, что хотел во что бы то нистало, опередить возможные последствия не очень-то взвешенного поступка брата Сагиб-Гирея.
Для чего он отпустил Шаха-Али? Да еще и воеводу? Не обязательно было предавать их смерти, с этим Мухаммед-Гирей согласен, но для чего отпускать? Не поедет же Шах-Али в свой Касимов, наверняка поначалу отправится в Москву. Да, он — пеший, но коней он может купить, могут их дать и князья нагорной стороны; да и своих жен он вполне может оставить какому-нибудь князю на попечение, а сам скакать в Москву; ну и воевода, скорее всего бросит Шаха-Али и поторопится к своему царю. Хотя Сагиб-Гирей схитрил, пообещав, что вскорости пошлет мирных послов, кто может предсказать, поверит ли этому князь Василий, не начнет ли спешно ополчать свою рать — такого поворота событий Мухаммед-Гирей не хотел, ему важна была внезапность. Только она позволит захватить врасплох князя Василия, который возомнил о себе, что он царь российский, а не раб Орды.
Опасения Мухаммед-Гирея, как покажет время, были напрасными.
Шах-Али с воеводой тоже спешили. Они двигались вместе с рыбаками, на подводах которых восседали жены Шаха-Али. И совсем недалеко оставалось им до Воротынца, откуда понесут их ямские кони от яма до яма в Нижний, во Владимир, в Москву. Привычно ямское дело на Руси, еще при Батые заведенное, отработано до безупречности. Без остановок помчат Шаха-Али с воеводой Карповым, и только гонец от них к царю Василию Ивановичу поскачет быстрее, тоже меняя коней на ямах. И то верно: гонец — один. Его ничто не обременяет. Скачи себе и скачи.
Едва Шах-Али с воеводой и женами своими миновал Владимир, гонец уже предстал пред очи царя Василия Ивановича, озадачив его и расстроив.
«В ссылку его! В Белоозеро! И воеводу туда же!» — гневно решил поначалу государь, но вскоре гнев отступил перед напором здравого смысла. Славный родитель его действовал хитрей. Он не оставил Мухаммед-Амина, когда тот не смог удержаться на казанском троне, уступив его хану Али, и оказался дальновидным: пришло время, на трон Казани снова сел Мухаммед-Амин, и многие годы мир и покой царили в Среднем Поволжье, не налетали казанцы ни на Нижний Новгород, ни на Кострому, ни на Муром, ни на Галич. Пока, верно, не предал своего попечителя коварный шах. Но это — уже другая история. Шах-Али тоже может в конце концов предать, но пока он поступает честно, его нужно всячески поддерживать. Вернется еще его время. Обязательно вернется.
— Царя Казани нужно встретить по-царски! — повелел Василий Иванович и тут же назначил бояр, кому надлежало выехать навстречу Шаху-Али.
Замелькали после этого гонцы от бояр к царю, от царя — к боярам, а Василий Иванович продумывал, как, не теряя своего царского достоинства, встретить Шаха-Али с надлежащей пышностью. И куда его определить. В Касимов? Но там государит брат Шаха-Али Джан-Али. Не сгонять же того. Давать новый удел? И так много казанских вельмож со своей челядью и дружинами сидят в российских пределах. По договору с Улу-Мухаммедом.[102] По тому же договору Мещера отдана была его брату Касиму в наследие роду их. Как выкуп за освобождение Василия Темного. В дополнение к золоту и серебру. Договор этот держал и сын великого князя Иван Васильевич, держит и он, внук заключившего столь унизительный для России договор. Более того, даже Кашира, пожалованная в свое время Абдул- Латыфу, пока еще за его наследниками. Не достаточно ли?
«Оставлю при дворе», — наконец-то решил судьбу Шаха-Али Василий Иванович. Но не перед лицом же держать? Все время станет напоминать своим присутствием, что прозевали Казань. Да и сам он весьма неприятен для глаза: длиннорук, большеголов, с телом не отрока, а бабы вислозадой. К тому же, лишний свидетель при разговорах о государственных делах нужен ли? Татарин он и есть татарин.
Выход все же нашелся. В сельце Воробьеве, у Москвы-реки, пустовал дворец, построенный еще Софьей Витовной,[103] его, Василия Ивановича, прабабкой. Срублен он из дубовых бревен. Устроен знатно, пригоже. Да и служб вполне достаточно для слуг и малой дружины ханской.
«Сам и отвезу туда Шаха-Али. И поохочусь заодно».
