ней.
— Пемброк, наверное, послал сообщение Нортумберленду, — сказала принцесса. — Не более чем через час тот его получит.
— К тому времени, мадам… — Пен с трудом оторвалась от сына, — вы уже будете далеко.
Принцесса прикусила губу и погрузилась в молчание. Недолгое состояние приподнятости сменилось прежней, если не большей, тревогой. Ее уже не радовала, но пугала ликующая толпа: она не верила ей, боялась ее, подозревала, что буйное ликование легко может перейти в столь же буйную ярость и насилие.
Лошади остановились у врат церкви. Один из сопровождающих всадников открыл дверцу кареты, Пен, снова передав ребенка принцессе, вышла, приветствуя толпу поднятой рукой. Под неумолкающие восторженные приветствия женщины прошли в церковь и скрылись в ней. Там у алтаря уже стоял протестантский священник в простом одеянии, готовый начать службу.
Принцесса окаменела, лицо ее скривилось, нос сморщился. Только под принуждением присутствовала она на службе по протестантскому обряду в былые времена. Ее возмущало и оскорбляло в ней все, начиная с запаха. Вернее, с его отсутствия: в протестантских церквах не воскуряли фимиам. Когда она станет королевой, обещала она Господу, шагая вслед за Пен и остальными женщинами по мраморным плитам часовни… если она станет королевой, то сразу же восстановит прежние церковные ритуалы. Будут алого цвета одеяния, и ладан, и полные торжественности мессы, и одно из семи таинств — причащение. Все, что было запрещено ее отцом и братом.
Когда они остались одни в часовне, она вновь отдала ребенка Пен и преклонила колени пред алтарем, а рука потянулась к четкам, спрятанным в складках платья.
Да, когда она взойдет на престол, католиков больше не будут сжигать за их веру на рыночных площадях городов и селений. Их место займут другие…
Она продолжала истово молиться.
— Мадам! — услышала она шепот Пен. — Сейчас не время для этого.
— Для этого всегда и везде время, — твердо ответила принцесса.
— Тогда, мадам, — это был голос Оуэна, который вышел откуда‑то из тени алтаря, — вы продолжите молитву в седле вашего коня. Идемте, мадам, нам нужно спешить.
Принцесса неохотно поднялась с колен.
— Мои дамы едут со мной, шевалье?
— Кроме Пен, — отвечал он, отворяя небольшую дверь в алтаре, прикрытую гобеленом с изображением крестных мук Спасителя.
Принцесса, ничего больше не говоря, поспешила в открывшуюся темноту, Сьюзен и Матильда следовали по пятам. Обернувшись через плечо к Пен, Оуэн сказал:
— Оставайтесь здесь, пока я не вернусь.
— Для чего? — прошептала она, леденея от страха, что придется остаться одной, с ребенком на руках, в одежде принцессы, ожидая, что каждую минуту может зайти кто‑то враждебный и разоблачить ее. Что тогда будет с сыном?
— Я скоро вернусь.
С этими словами он закрыл за собой незаметную дверь в алтаре.
В темном проходе его ждали три напуганных женщины. Он повел их какими‑то запутанными ходами по неровным каменным плитам, потом вниз по лестнице — в склеп, где пахло влажной сыростью и старыми костями и где горела всего одна свеча.
За все это время он не сказал ни слова и так же молча провел их через склеп к еще одной узкой лестнице, шедшей наверх. Дверь, которую он отворил наверху, вывела их в проход между стеной церкви и каким‑то большим домом.
Здесь их ожидали три всадника в домотканых плащах и низко надвинутых шапках, на коне у каждого было седло для дамы.
Никакого обмена приветствиями не последовало, все происходило в молчании. Мужчины помогли дамам сесть на копей и снова взяли в руки поводья.
Оуэн тихо сказал принцессе:
— Дважды вы остановитесь на пути, чтобы сменить лошадей. Ехать нужно как можно быстрее. Эти люди хорошо знают дорогу и как избавиться от возможного преследования. Можете положиться на них. Уверен, все обойдется без осложнений. Да поможет нам Бог.
— И вам тоже, шевалье, — прошептала принцесса. — Поблагодарите всех, кто помогал мне. Я не забуду того, что вы для меня сделали.
Оуэн поклонился всем дамам и пошел обратно не оборачиваясь. Откуда‑то из тени к нему присоединился Седрик.
— Привести коней, сэр? — спросил он.
— Когда часы пробьют половину, дружок. Ты уложил в корзины все, что я сказал?
Седрик выглядел обиженным, когда ответил:
— Конечно, сэр. Ничего не забыл. Даже детскую одежду. Последние слова прозвучали как вопрос: мальчик никак не мог взять в толк, зачем нужны эти странные вещицы в предстоящем дальнем путешествии, о котором ему сказал хозяин.
— Хорошо. Жди меня с ударом церковных часов.
Пен вздрогнула, когда из‑за всколыхнувшегося гобелена показался Оуэн. Ребенок тоже поднял голову с ее груди. Ступив в часовню, Оуэн сначала приблизился к решетчатой двери, ведущей в неф, где шло богослужение, и внимательно вгляделся в молящихся. Не заметив ничего подозрительного, подошел к Пен, стоящей на коленях, опустился рядом с ней.
— Мы уезжаем через пять минут, — прошептал он.
— Я сразу поеду в Холборн, — ответила она тоже шепотом. — Нортумберленд уже знает, наверное, о моем участии в побеге принцессы и начнет…
— Нет, вы поедете со мной, — прервал ее Оуэн.
Несмотря на внешнее спокойствие, в нем все бурлило, нервы были натянуты до предела: сейчас решалось, быть может, самое важное… ставшее самым важным для него. Если он потерпит неудачу, то потеряет все.
Обоим было бы, наверное, гораздо легче сейчас кричать, но разговор продолжался шепотом.
— Куда? — спросила она.
Подняв свободной рукой густую вуаль, она пристально смотрела на него в тусклом свете алтарной свечи.
— Я хочу, — отвечал он, — чтобы вы отправились со мной, ничего не спрашивая. Без колебаний и не ожидая ответа, — повторил он.
Она поняла: это проверка с его стороны. Испытание для нее и, быть может, еще одна возможность, о чем она так мечтала… мечтает…
Что‑то в ней восставало против этого испытания: ведь он требовал полной веры, безоговорочного доверия. Она, в конце концов, независимая женщина, с самостоятельным мышлением. Не какое‑то ничтожество, кому ничего не стоит потерять свою волю, свою свободу.
Она продолжала смотреть ему в лицо и ощутила вдруг в самой глубине его темных глаз мольбу, отчаянную просьбу сделать так, как он говорит… И еще — робкую надежду, что она сделает это… Да, он многое поставил сейчас на карту, почувствовала она, и либо она ответит ему согласием, либо все окончательно рухнет… Но куда же он зовет ее? И для чего?..
— А ребенок?.. — сказала она. — Что будет с ним?
— Он отправится с нами.
— А мои родители? Они сойдут с ума от беспокойства.
— Вы передадите им ваши объяснения с Седриком.
— У меня нет объяснений.
— Скажете, что вы со мной. Этого достаточно.
В часовне Богородицы наступила полная тишина. Только откуда‑то, совсем издалека, словно из другого мира, доносилось бормотание молящихся.
