— Нет, — отвечаю грустно, — теперь ты только сам себе можешь помочь.
Я улыбаюсь ему и тут же кричу. Мне больно, больно невыносимо! Я понимаю, что кто-то нажал кнопку на пульте. Но зачем, зачем?!!! Зачем убивать меня таким жутким способом, да еще и на глазах у ученика? Как сквозь вату слышу, что Дмитрий убегает из комнаты, и отрубаюсь.
Очнувшись, я чувствую себя слабой невероятно. Болит голова, все тело, невыносимо режет глаза. Не могу пошевелиться, но это еще и потому, что я наручниками пристегнута к спинке кровати. Это та самая кровать, на которой лежал Андрей, когда я приходила его восстанавливать, та самая комната. Это еще и та комната, из которой его выводили на казнь.
Мое тело и разум настолько измучены, что я не могу даже думать. Все время сплю, и во сне мне слышится голос Ланковича, Татьяны и даже зрелый густой бас лидера ПОПЧ. Мне снится, что он наклоняется надо мною, с интересом вглядывается в мое лицо. Он эмоционально стабилен. Его аура имеет ярко выраженный фиолетовый окрас. В детстве у него было повреждено правое плечо, и оно побаливает до сих пор. Я удивлена, почему я вижу все так ясно. Но мне это всего лишь снится, снится.
Открываю глаза. Мне почти хорошо. У постели Ланкович.
— Привет, — говорит он тихо.
— Все так плохо, да? — спрашиваю я.
— Мы пытались запросить за тебя выкуп. Но СИ нам ответила, что следователь Дровник погибла два месяца назад при невыясненных обстоятельствах.
Я пытаюсь улыбнуться.
— Могли бы у меня спросить. СИ никогда не выкупает своих сотрудников. Вы…
Язык мой не поворачивается произнести это слово.
— …ликвидируете меня?
Могла бы и не спрашивать. У Ланковича на лице и так все написано.
— А как же море и яхта? — грустно бормочу я.
— А ты верила?
Остается лишь вздохнуть.
— Зато мы сняли с тебя браслеты, — бодро говорит он, — они сломались.
Но меня это как-то не радует.
— Спасибо, — отвечаю, — но сломались-то они на мне.
Меня интересует еще одна вещь.
— Когда? — спрашиваю я, имея в виду свою безвременную кончину.
— Не знаю, ждем Босса.
— У вас же демократия? Зачем вам Босс? Решите все голосованием. Белые камушки, черные камушки…
Ланкович пожимает плечами.
— Ты вообще кто здесь? Его зам?
— Ну… — Ланкович замялся.
— Приведи Татьяну ко мне. Они не должны быть против. Это — бесполезный для вас человек, а я хоть поговорю. Перед… ликвидацией. Пожалуйста!
Он обещает помочь. Позднее ко мне в камеру бочком входит Татьяна Ротова. Выглядит она еще хуже. Бледная, худая, неряшливо одетая. Раньше она такой не была. Ценила жизнь. Я вскользь прощупываю ее эмоции и не вижу ничего, кроме страха и безнадежности. Это хорошо.
— Женщине нет места в их мире, — говорю я патетично, — среди демократии выживает лишь сильнейший.
Она начинает плакать. 'Настройся на меня' — прошу я взглядом, и она слушается. Я шлю в ее мозг картину за картиной: падение, прощение, цель. Она смотрит непонимающе. Шлю снова: помощь, цель, прощение.
— Но что? — все еще не понимает она.
Тогда я последним усилием воли рисую ей мысленно изображение стрелы, уходящей вертикально в небо.
— Экстренное завершение, — шепчет она.
Правильное слово: завершение. Я настолько устала, что могу лишь прикрыть глаза веками. Она думает над моим предложением, нервно теребит подол собственной юбки. Она сомневается. Но нет. Татьяна поднимает на меня взгляд, и я впервые вижу в нем решимость. Она согласна.
— Я начну, — говорю, — а ты пойдешь к себе и достроишь все сама.
Я показываю взглядом, чтобы она дотронулась рукой до моей ладони, и почти сразу врываюсь в ее мозг. Я делаю все так, как на последней стадии с Ланковичем, только быстрее, небрежнее, жестче. Я не успела удалить лишние воспоминания из ее головы, и они могут впоследствии стать причиной отравления. А могут и не стать. Все же первые ступени актуализации Татьяна когда-то прошла. Должна выжить. Должна.
Татьяна поднимается и, жестко держа спину и неуверенно ступая, уходит. Я слышу, как щелкает замок в двери. Развлечение. Когда снова приходит Ланкович, я едва могу говорить.
— Принеси мне сахару, — прошу я слабым голосом, — сделай одолжение, и можешь забрать мой кофе.
— Майя, — он подозрительно вглядывается в мое лицо, но что он там может увидеть?
— Майя, что ты натворила?
— Сахар, неси сахар. Или все, вашего шефа я не дождусь.
Но он не торопится. Он смотрит почему-то на дверь. Поворачивается ко мне, и на лице его понимание.
— Ох, и сучка же ты, — говорит он с укоризной.
Я криво улыбаюсь.
Глава 7.
Сегодня последний день моей жизни. Это мне совершенно определенно дает понять Ланкович. Шеф так и не приехал, но его указания на мой счет однозначны: ликвидация, хотя обоснование он выдвинул довольно-таки неординарное.
'Ведьмам нет места в новом обществе' — сказал он по телефону.
Ланкович передает это мне.
— Какая же я ведьма? — удивляюсь, — я совсем наоборот. Я ведьм этих самых ловлю и в клинику сдаю.
— Но согласись! — возражает зачем-то Ланкович, — ты ненормальная.
— Уж кто бы говорил! — возмущаюсь я, — Да, я ненормальная. Но я просто ненормально остро чувствующий человек!
— Остро чувствующий и жестко транслирующий.
— Ну да!
Я раздражаюсь, а потом вдруг становится грустно. Ведь приговорили, сволочи! Я им, понимаете ли, Мастера сделала, а они меня в расход.
— И что Вы со мной делать собираетесь?
— Шеф сказал, что это будет для тебя приятным сюрпризом. Он намерен выполнить одно твое обещание.
Оч-чень интересно. Не помню, что это он такое мне наобещал со смертельным исходом.
— Только меня там не будет, — продолжает Дмитрий, — Босс сказал, ты против.
Этого еще не хватало!
