военной разведки были записаны. Агент оказался из департамента военной разведки и по мере сил собирался помочь Мерабидзе. И помог бы, если бы не вмешательство подполковника Тамарова, хронического, как там сказали, убийцы. Но департамент военной разведки обратился одновременно с просьбой к Бежуашвили. Просьба простая. По прибытии в Грузию передать им российского подполковника, чтобы использовать его и как инструктора при подготовке грузинских «коммандос», и как эксперта по методам работы спецназа ГРУ. Департаменту военной разведки очень нужен такой человек. Если есть необходимость, военная разведка обратится с письмом к президенту, чтобы решить вопрос через него. Бежуашвили немного помялся, потом сообщил, что приказал Мерабидзе любым путем избавиться от Тамарова. Но пообещал позвонить и отменить свое распоряжение, если еще не поздно. Надо сказать, что позвонил он сразу и распоряжение отменил. И даже приказал доставить Тамарова в Грузию. Мерабидзе, судя по голосу, как заметил переводчик, очень такому повороту дела обрадовался и что-то сказал, кажется, самому Тамарову, по-русски… Тамаров, кстати, грузинский язык знает?
– Хорошо знает, товарищ полковник. Свободно владеет. Только Мерабидзе об этом не догадывается. И потому разговаривает при нем без стеснения. Чеченский тоже, кстати, знает в совершенстве. Чеченцы, когда он говорит, уверены, что он чеченец… – докладывал Александр Григорьевич, не почувствовав еще, к чему прозвучал такой вопрос и к чему может привести его ответ.
– И это прекрасно… Я сейчас иду на разговор с генерал-лейтенантом Спиридоновым. Слышал про такого?
– Слышал… – насторожился Бурлаков.
– Поговорим с ним относительно дальнейшей судьбы и работы Артема Василича… Ты, Александр Григорьевич, хорошо меня понимаешь?
Бурлаков помедлил несколько секунд, соображая.
– Кажется, понимаю…
– Тогда подумай, как можно будет передать инструктаж подполковнику Тамарову. Если, конечно, он согласится с нашим предложением… И само предложение ты тоже подумай, как передать… Я позвоню тебе, и ты срочно должен будешь все сделать… Пока не поздно…
– Я подумаю, товарищ полковник…
– Тогда до связи…
– До связи, товарищ полковник, – слегка растерянно ответил Александр Григорьевич и уже не захотел идти спать.
Генерал-лейтенант Спиридонов возглавлял агентурное управление ГРУ. И консультации с ним по поводу дальнейшей судьбы подполковника Тамарова могли означать только то, что Артема Васильевича собираются отправить дальше, в Грузию, с тем, чтобы использовать там как агента. Это значило не только то, что придется менять планы на завершающем этапе операции, что само по себе достаточно сложно. Это значило еще и то, что грузинского подполковника нельзя будет захватывать, потому что в Грузию привести Тамарова должен будет именно он; это значило и то, что по итогам операции обвинения можно будет предъявить только чеченским и ингушским бандитам, но никак не грузинской стороне, и ценность операции, следовательно, снижается втрое. Это значило и то, что подполковник Тамаров уже не будет больше подчиненным Александра Григорьевича, и из спецназа ГРУ его личное дело перешлют в агентурное управление. И еще много каких перемен несло сообщение московского полковника…
Но не начальнику штаба бригады вмешиваться в планы высшего руководства. Это подполковник Бурлаков тоже хорошо понимал и потому стал продумывать варианты передачи предложения Артему Васильевичу…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Пошли сначала не слишком быстро для Бессариона с его больной ногой. Артем Васильевич специально давал напарнику время, чтобы привыкнуть к передвижению с костылем и пристроиться так, чтобы не натереть себе мозоль под мышкой. Но костыль оказался удобным, хотя и опирался на него грузинский подполковник полностью только в самых трудных местах, на спусках, на подъемах и вообще на неровностях. На ровном же месте он предпочитал ступать на полную ступню, только слегка страхуя свой шаг костылем. Тугая повязка, наложенная по совету российского подполковника, помогала, она словно бы часть боли на себя брала, и прежнюю острую боль превращала в тупую, которую терпеть вполне было можно. А саму тупую боль сдавливала, локализовала и не давала ей вырваться с небольшого участка ноги. Хотя усталость от такого хождения была все же повышенной. А при каждом неудобном шаге, когда в полумраке или в траве не удалось хорошенько рассмотреть, куда ногу ставишь, лицо Бессариона кривилось, и только удивительно, как он не стонал. Тамаров, которому уже несколько раз самому приходилось после ранений и травм ходить на костылях, знал, что для такого хождения сначала требуется приобрести определенную технику, навыки. А потом уже можно будет даже бегом бегать. Не случайно же инвалиды на костылях даже в футбол играют. Они приобрели навык и чувствуют себя уже вполне уверенно даже при самом быстром передвижении.
Так прошли около километра.
– Бесо, ты своим звонить передумал? – внезапно спросил Тамаров.
– Я позвонил. Передал… Они примут меры… – сдержанно ответил Бессарион, сосредоточенный на своих осторожных шагах.
– Скажу честно, мне бы хотелось, чтобы шпионом оказался мой следак… – мечтательно раздумывая, Артем Василич добродушно усмехнулся. – И я радовался бы, наверное, если бы его «закрыли». Очень уж утомил… Честно говоря, не представляю себе человека более нудного. Он даже на допросах, понимаешь, не вопросы задает, а плачет. Мне постоянно так казалось. Наверное, когда мать им беременна была, плакала в день по три раза перед завтраком, обедом и ужином. Оттого таким и уродился. А что твои говорят?
И, словно в ответ на этот разговор, трубка Бессариона подала голос. Он остановился, чтобы ответить. Разговаривал опять по-грузински. Артем Василич стоял неподалеку, по сторонам смотрел и громко зевал. Тем не менее заметил, как от разговора оживился грузинский подполковник. Потом даже обернулся и показал поднятый вверх большой палец.
– Что? – спросил Тамаров.
– Все отлично! Отлично! Порядок! – сказал Бессарион, на секунду убрав трубку ото рта, потом опять заговорил по-грузински.
– Порядок – значит, порядок. А отличный порядок – это еще лучше… – отвлеченно сказал Артем Василич и отвернулся, внимательно высматривая что-то на дороге, что лежала под ними метрах в сорока.
Трубка у Бессариона была голосистая, но все равно всех слов, что оттуда доносились на чужом языке, разобрать было невозможно. Но все же что-то Тамаров понял. Он понял главное. И оттого, видя неприкрытую радость Бессариона, почувствовал себя слегка неуютно. Да, он отдавал себе полный отчет в том, что этот отличный, в общем-то, парень – подполковник Мерабидзе – враг России и прибыл в Россию не для сбора сведений о воинских подразделениях, дислоцированных на Северном Кавказе вблизи границ Грузии, что тоже не есть для России хорошо, а для организации действий чеченских и ингушских бандитов, для проведения террористических актов. Пусть и не своими руками он собирался действовать, но это значения не имело, и по большому счету Бессарион был полноценным террористом. Террористические акты планировалось провести в Северной Осетии. Там же, где точно такие же бандиты захватили некогда школу в Беслане и убивали детей. Когда думалось об этом, Тамаров готов был своими руками хладнокровно задушить Бессариона. Но когда он слышал, как отстаивал Бессарион его, подполковника Тамарова, жизнь в разговорах со своим руководством, мнение колебалось. Когда он смотрел своему напарнику в глаза, когда видел улыбку, мнение вообще было почти такое, что рядом с ним друг и брат. И странными и неприятными казались недавние мысли о ненависти, о желании задушить этого человека. И теперь, когда Бессариону приказали охранять жизнь Тамарова и доставить его в Грузию живым и невредимым, Мерабидзе радовался, как ребенок. И от этой радости совершенно не хотелось ничего против него предпринимать.
Тем не менее Тамаров был высококвалифицированным профессионалом. Профессионалом – военным разведчиком. И ему была поставлена задача вовремя обезвредить и Бессариона, и людей, к которым тот приведет российского подполковника. И эта задача была задачей защитника соотечественников и государства. Защитника тех, кто сам не может за себя постоять перед лицом угрозы со стороны бандитов. И личное отношение к Бессариону в этом случае ничего решить не могло, хотя на душе от необходимости
