– Это елей, моя хорошая… – слащаво прошептало облако, растирая мне шею чем-то мягким. – Сладкий божественный елей… Помазание, понимаешь? Ты уж извини, что не на лоб, но на лоб нельзя, там кость…
– Зачем елей? – всхлипнула я.
– Да ниспошлет на тебя благодать боже, – сказало облако, и опять, как в памятное намедни, в мою шею вонзилось шило.
Я застыла. Крик, рвущийся наружу, оборвался. Боль, по счастью, оказалась не так страшна, как обстановка. Игла быстро вышла из тела, оставив в подкожной ткани слабую судорогу.
– Все шуточки шутим, – неодобрительно заметили слева.
– Проезжайте, – сказали справа.
Меня подтолкнули… «Благодать», обещанная облаком (в штанах?), имела предельно хреновую природу. Красный фон зашатался. Далее все шло крещендо. Я влетела в невесомость…
Носились молнии, абсолютно черные «перегоны» сменялись ослепительными, а в наступающей за ними темени создавалось впечатление, будто глаза мои, не выдерживая напряжения, лопаются с треском, и я кричу, но крик мой уносится каруселью… В завершение ударила тяжесть. Пол под ногами качнулся. Проводник ослабил хватку. Окружающий мир обернулся бешеной центрифугой, и я стала падать, вращаясь по спирали. Я падала мучительно долго, утомительно долго, и все ждала, когда же придет оно – дно, но оно не приходило, а я все летела и не могла выбраться из крутого пике…
Очнулась я в маленькой комнате, где стоял стол, два стула, а стены окрашивала неброская пастель. Горел приглушенный свет. Человек, сидящий за столом и пишущий шариковой ручкой, был мне знаком (он всегда что-то пишет). Рубашонка, правда, другая. Но галстук-огрызок тот же. И глаза – сухие-пресухие, как валежник.
Я сидела на стуле. Руки покоились на коленях, ноги были сжаты, голова чуть откинута. Я попробовала изменить позу, но потерпела неудачу. Допустимой оставалась только такая. Все прочие организм отвергал.
Ощутив мои дерганья, молодой чинодрал покосился исподлобья. Но писать не бросил. Снова уткнулся в бумажку.
– Почему меня мучают?.. – прошептала я. Дурочка, я еще не потеряла надежду обрести четкий и вразумительный ответ! Оппонент пожал плечами:
– Вам принести жалобную книгу? Или прочесть пропедевтический курс на тему неадекватного восприятия действительности некоторыми экзаменуемыми?
Он был сегодня разговорчивый малый.
– Господи, да где я, в конце-то концов? – взмолилась я. – Почему меня держат насильно? Почему я не могу встать и уйти?
Молодой человек отложил ручку и посмотрел на меня взглядом, каковым строгий педагог смотрит на глупого, не ведающего азов ученика. То есть всецело неприязненным.
– Вы находитесь на территории учреждения, где проводятся исследования возможностей человека и его внутренних резервов в свете новейших достижений в области фармакологии и психотерапии.
Щедрый ответ. По совести сказать, примерно его я и боялась.
– Это государственное учреждение?
– Отчасти.
– А как в нем обстоят дела с правами человека?
– Напрасно вы, Дина Александровна, – молодой человек впервые улыбнулся. – К вашему сведению, в этих краях наша служба единственная, кто видит в вас человека, – он выразительно выделил слово «единственная».
– А ваши «прививки от бешенства»?.. – прохрипела я. – Они как сочетаются с человеколюбием? Зачем мне ставят уколы? Я не нуждаюсь ни в каких уколах… Отстаньте от меня с вашими уколами…
Внезапно я ощутила слабость. Голова стала набирать вес, клониться к груди. Я попыталась удержать ее в достойном положении, и на короткое время это удалось. Но ноги, в свою очередь, стали наполняться газом, в голове забродила химическая реакция. «Ну вот, опять…» – успела я подумать.
Бюрократ, склонив проборчик, посматривал на меня с «рабочим» любопытством и грыз при этом ручку.
– Ну что вы так смотрите? – с усилием вымолвила я. – Я похожа на голую Маху?.. На Афродиту из пены?..
Он покачал головой. Вынул ручку изо рта и взялся остервенело строчить в своем листочке. А я вдруг испытала полнейшее расслабление. Голова упала-таки на грудь, ноги поползли по полу, за ними я сама начала куда-то погружаться. Бюрократ встал.
– А теперь давайте разберемся поточнее, Дина Александровна. В свете новых данных. Начнем с того, что ваш муж никогда не работал в Энской дистанции пути. Он работал в органах и продолжает это делать. Вышесказанное относится и к вашему спутнику, при котором были найдены документы на имя некоего Сумина Сергея Егоровича. Мы хотим знать, Дина Александровна, истинную причину вашей поездки в Карадым и что ей предшествовало. А также все, что вам известно о работе обоих упомянутых мужчин. Начинайте, прошу вас. Любая мелочь, любой штришок. Зовите меня Александром Григорьевичем.
Необычайная легкость снизошла на мой язык. И прежде не знавший особых комплексов, под воздействием «иглоукалывания» он развязался, точно шелковый шнурок на ботинке. Я забормотала, как пономарь. Я выложила ему все. Мне хотелось говорить, говорить, никогда не замолкать и умереть в говорящем виде. Когда он меня прерывал и пытался что-то вставить, я начинала нервничать. Когда он давал мне карт-бланш, я смотрела на него с благодарностью. Я трещала как сорока. Первым делом доверительно и беспристрастно поведала, что Сизиков есть ничтожество, а Ветров – ничем не лучше. И что первому при всем при том ничто не мешает быть темной лошадкой, а второму – его прихвостьем. Или наездником. Или наоборот. И что семейная жизнь вовсе не предполагает какую-то сермяжную доверительность в плане поболтать о работе. Ничуть! Она ее полностью отвергает. Иначе говоря, я не копенгаген. То же касается и Сизикова, с которым я никогда не состояла ни в доверительных, ни в официальных, ни в родственных отношениях. Ни в каких-либо других. Тем более в постельных. Ах, что вы говорите? Состояла в постельных?.. Ну да, да, да, да, да. Вчера. А до этого – ни грамма. Могила. И чтобы не быть голословной, я щепетильно проследила всю историю становления наших непростых взаимоотношений. Любимые анекдоты Сизикова, врожденные прибабахи Ветрова. Упомянула про две ветровские взятки семилетней давности, которые самолично же и растратила; описала десяток причин, почему я не сменила фамилию на фамилию мужа, которая ничем не хуже моей; и даже рассказала про наше первое свидание, когда я в суете прожгла любимое платье (не дружу я с утюгами), надела на уши разные сережки, а в порядке кульминации перепутала часы, под которыми мы, до гроба втрюханные, должны были встретиться, и вообще пришла на час того… Раньше. Вскоре моему слушателю это надоело.
– Я понял вас, Дина Александровна, – бестактно вклинился он в мои словоблудия. – Ваш рассказ, безусловно, заслуживает внимания, но мне бы еще хотелось узнать вот что. Кто, кроме вашего сопровождающего и редактора, знал, что вы заключили контракт с журналом «Светлица» и собираетесь выехать, если так можно выразиться, на «натурные съемки»?
Ба! – сказала я себе, обдумав его вопрос. Да кто же об этом мог знать, кроме меня? Брифинга я не проводила. Ветров пропал третьего дня, маме я больше не телефонировала, дяде Сэму это неинтересно. Шурке Тимошевич пыталась нащебетать по телефону про свои новости, но дошла в аккурат до фразы «Горный Алтай», на которой она очень своевременно вспомнила о своем новом хахале, который родом как раз из тех мест, а именно из Баян-аула (ну ни хрена себе из тех мест, подумала я) и такой, тьфу, тьфу, клевый мужчина, что… Словом, беседа ушла в соседнюю колею и на прежнюю уже не возвращалась. То есть Шурка ни бум-бум. И контракта как такового не было. Была устная договоренность с привлекательным мужчиной, и ничего более. Нет, конечно, можно вспомнить кассиршу, продавшую нам с Гулькой билеты на «Як-40»; парней, пытавшихся закадрить даму в самолете, малька-паромщика, шофера-потрошителя, маньяка Степу с его знаменитым средним пальцем, еще пару-тройку личностей, видевших меня с баулом, и если у уважаемого визави есть желание, то я могу огласить весь список. А если нет, то не могу. Так ему и доложилась.
– Вы полагаете, она закодирована, Александр Григорьевич? – строго вопросил за моей спиной женский
