Старичок снял очки, посмотрел на моего отца и сказал:
— Совершенно верно. Дайте мне прочесть. — И снова надел очки.
— Да читайте вы… — сказал отец.
Старичок читал про себя. Потом он кончил читать и сказал:
— Это письмо пишет девушка… то есть девочка… она гёрл, то есть девочка, живёт, как я понимаю, в Лондоне. И, само собой разумеется, пишет вашему сыну письмо…
— Английская девушка? Моему сыну? Этого не может быть! — сказал отец.
На отца моего закричали, и он замолчал.
— Она пишет, что видела… одну минуточку… ага!.. Видела на вернисаже… ну да… на выставке, вероятно… совершенно правильно, на выставке какую-то картину… вероятно, вашего сына… Вот именно… Картину вашего сына!..
Я чуть с ума не сошёл, когда это услышал. Это, наверное, не мне было написано, что ли? Откуда там могла быть моя картина? Ерунда какая-то…
— Ну так вот, я читаю дальше… Она… тут ясно сказано… восхищена этой замечательной картиной. И так как она сама рисует… и ещё у неё есть два кролика… Билл-чёрный и Чарли-белый… Эти кролики…
— Какие кролики? — сказал мой отец. — Чушь какая-то…
— Вот именно, кролики, — сказал старичок.
— Читайте, читайте! — закричали все.
— …она восхищена нашими мужчинами… да, да… вот именно, которые сдерживали несметные орды… полчища, вернее… рвавшиеся на нашу землю…
— Это толково, — сказал отец, — очень толково! — Он посмотрел на мать.
— …и ещё она очень хотела бы… да… хотела бы увидеть русскую зиму… и русский снег… и… вот именно… автора этой замечательной картины…
— Увидеть снег, — сказал мой отец, — в Баку? Это невозможно!
На отца опять закричали.
— …она хорошо учится… в колледже… шлёт привет всем мальчикам и девочкам… Англия… Советский Союз… короче говоря, должны жить в мире… её зовут Олив Нивс…
— Олив Нивс! — сказала мама. — Это очень красиво!
— Олив Нивс! — сказал мой отец. — Звучит!
— Олив Нивс! — сказал старичок. — Вот именно.
Потом все ушли очень удивлённые и смотрели на меня, и старичок снял очки, посмотрел на меня и сказал:
— Олив Нивс, милый мой, Олив Нивс!
Я, конечно, не понял, что он хотел мне этим сказать. Я вообще ничего не понял. Я опять стал здорово моргать. Так я, наверное, ещё никогда не моргал, как в этот раз.
Когда все ушли, отец сказал мне:
— Подойди-ка сюда. И не ври. Будь честным человеком. Речь идёт о капиталистической стране. Не увиливай. Выкладывай-ка всё начистоту. Что это значит?
— Ничего не значит, — сказал я. — Откуда я знаю, что это значит?
— Не увиливай, — сказал он. — Выкладывай-ка всё начистоту.
— Чего выкладывать? — сказал я.
— Значит, не хочешь выкладывать? — сказал он.
— Оставь его в покое, — сказала мама. — Это его дело. Его разговоры с этой девушкой. Вечно ты в чужие разговоры влезаешь!
— Девушкой! — закричал отец. — Какой девушкой? Английской?
— Не всё ли равно? — сказала мама.
— У меня никогда не было никаких знакомых английских девушек, — сказал отец.
— Очень напрасно, — сказала мама.
— Ах вот как! — сказал отец. Он размахивал этим письмом. — Капиталистических девушек у меня не было, это верно! И никаких писем из разных там Америк, Англий, Бразилий я не получал!
— Помолчи ты, — сказала мама.
— Ну хорошо, — сказал отец, — хорошо…
— Вот и хорошо! — сказала мама.
Я потихоньку выскочил во двор.
Я сел на ступеньку и так сидел долго. На другой день утром мне принесли письмо из «Пионерской правды»:
Второй «летучий голландец»
В этот раз я писал на холсте. Кусок мешка я натянул на табуретку. Не очень-то хорошо у меня получилось. Сначала я его на ножки натянул. Так он у меня совсем не натянулся. И я его на днище натянул.
Отец, после этого английского письма, мне краски купил. Целую коробку масляных красок.
— Хотя у тебя и нет метода, — сказал он, — но будем надеяться, что он появится…
— Писать картины лучше на площадке, — сказала мама.
Я вынес табурет на площадку.
Держа в одной руке фанерку с выдавленными красками, а в другой — кисти из собственных волос, я прошёлся по нашей площадке.
— Витя, ты что, художник? — удивился дядя Садых.
— Не мешайте, — сказал я, — это дело серьёзное…
— На нашей площадке самые серьёзные люди живут, — сказал дядя Садых. — Я и Витя — самые серьёзные…
Все расступились. Я подошёл к холсту.
Я начал писать второго «Летучего голландца».
Уж на этот раз я напишу этого «Летучего голландца»!
Соседи говорили:
— Зачем краски-то столько накладываешь?
— Сколько стоит одна такая краска?
— Такую картину на базаре не продашь…
— Не толкайте его, не толкайте!..
— Отойдите от него, отойдите!..
— Не мешайте ему, не мешайте!
— Красиво-то, красиво получается!
— Где красиво получается?
— Кораблик получается!
— Где кораблик получается?
— Глядите! Глядите!
— Не брызгай на меня! (Это я им уже мешать стал!)
— Не махай так своей тряпкой!
— Отойдите, — сказал я, — я должен издали посмотреть.
Я отошёл от картины.
И так и эдак смотрел. Наклонял голову то в одну, то в другую сторону. Щурился. Складывал пальцы в
