— Если птицы выживут, мы получим большую прибыль, — возразил Менедем.
— А если они по дороге подохнут? Вы с тем же успехом могли бы выкинуть три с лишним мины серебра на вино, женщин и… морских собак, — ответил отец. — Ты ведешь себя так, будто мы не знаем, что делать с деньгами, а не зарабатываем их тяжким трудом.
— Так я пойду и скажу Химилкону, что он может оставить этих проклятых птиц себе? — спросил Менедем.
Как он и ожидал, отец покачал головой.
— Нет-нет. Ты заключил сделку. Теперь ты не можешь ее расторгнуть.
Филодем был хитрым торговцем, но в то же время отличался большой щепетильностью.
— Ты заключил сделку! Но хотел бы я, чтобы ты ее не заключал…
— Подожди, пока не увидишь павлина, отец, — сказал Менедем. — Вот увидишь, как он распускает хвост, тогда поймешь!
— Я уже видел перо, которое ты принес. И могу представить, на что похожа вся птица, — ответил Филодем.
Его манеры были такими чопорными, что Менедем не сомневался — вряд ли отец добился в жизни того, чего хотел. Филодем, со своей стороны, был почти уверен, что вырастил никудышного сына.
— Хотел бы я знать, каковы эти птицы на вкус, если их сварить и нафаршировать оливками, — продолжал Филодем.
— Понятия не имею, — ответил Менедем. — Но подозреваю, что, если мы и впрямь решим это выяснить, морская собака покажется тебе ужасно дешевой.
— Ха! — Отец встал.
Он был худым, гибким и все еще сильным для своих лет.
— Нам лучше уйти отсюда и дать слугам приготовить андрон к предстоящему ужину.
Действительно, рабы уже начали вносить ложа, на которые скоро возлягут по двое Лисистрат, Соклей и другие гости. Слуги поставили ложа по углам андрона. Филодем не ушел: он распоряжался приготовлениями до тех пор, пока все не было расставлено в точности так, как он хотел.
Менедем, слушая отцовские приказы, с трудом заставлял себя не хмуриться. Точно так же, как отец обращался сейчас со слугами, он обращался и с сыном — до тех пор, пока тот не возмужал… И даже сейчас в тоне Филодема нет-нет да и проскакивали былые нотки — подобное случалось в моменты забывчивости или когда он думал, что это пройдет незамеченным.
Когда все семь кушеток оказались на своих местах, Филодем оставил слуг в покое и переключился на сына.
— Надеюсь, ты уже позаботился о приходе флейтисток и акробатов? — спросил он раздраженно. — Хорош будет симпосий после пира, если мы не сможем предложить гостям развлечений!
— Да, отец, я обо всем позаботился, — заверил его Менедем. — Гилл послал за Евноей и Артемис. Обе они хорошо играют на флейтах, и обе должны оказаться хороши в постели.
Отец презрительно фыркнул.
— Вот почему я предоставил эти заботы тебе. Не сомневался, что уж в этом-то ты разбираешься.
— А почему бы и нет? — с улыбкой спросил Менедем. — По мне, так гораздо лучше смеяться над комедией Аристофана, пить вино и любить флейтистку, чем сидеть, нахмурясь, и желать, чтобы меня сослали куда-нибудь подальше, где я мог бы заняться написанием исторического труда, как делает мой братец Соклей. — Он щелкнул пальцами. — О чем, бишь, я собирался сказать? Ах, да! Об акробатке. Ее зовут Филина, и я видел ее выступление, прежде чем велел Гиллу привести девушку. Она умеет скручиваться, как заплетенный косой хлеб. Ты наверняка сможешь проделать с ней такое, от чего обычная женщина сломалась бы пополам.
— Боги да хранят семейное наследие от похотливого сына, — изрек Филодем. — Ты истратишь все фамильные деньги на флейтисток и акробаток и оставишь своим детям лишь долги.
— Жизнь можно прожить по-разному, отец, — ответил Менедем. — Я вовсе не тороплюсь вступить в права наследства. И потом, не забывай, я до сих пор все еще на несколько лет моложе, чем был ты, когда женился в первый раз, так почему бы мне слегка не понаслаждаться жизнью?
Филодем возвел очи горе.
— И чем только кончит нынешнее поколение? Оно не стоит и половины того, что стоило наше!
Поскольку к его поколению принадлежал также и Александр Великий, Филодем, без сомнения, собирался сказать еще немало, но Менедем его опередил:
— Нестор тоже, помнится, ругал современную ему молодежь в «Илиаде», но уже тогда они были героями.
— Чем старше я становлюсь, тем больше вижу смысла в речах Нестора, — ответил отец. — А что касается тебя, удивительно, что ты еще не воспеваешь Терсита.
— Гомер изобразил Терсита крикливым дураком, — возразил Менедем.
Затем, увидев зловещий блеск в глазах отца, он торопливо ретировался.
Соклей завернулся в гиматий и перебросил конец плаща через левое плечо. Опустив глаза, юноша попытался прикинуть, насколько он похож на философа. Борода вполне вписывается в этот образ, а вот одежда… Сократ в любую погоду ходил в одной тунике.
Соклей пожал плечами. Он же не Сократ.
Его зазнобило.
Кто-то постучал в дверь.
— Ты готов? — спросил Лисистрат.
— Да, отец. — Соклей открыл дверь.
Лисистрат тщательно оглядел сына, как военачальник, делающий смотр воинам фаланги. Соклей покраснел.
— Не беспокойся, я не опозорю наше семейство.
— Я в этом не сомневаюсь, — ответил Лисистрат не слишком уверенным голосом. — Пойдем, уже смеркается. Бери факел и пошли в дом моего брата.
Факел был необходим: на исходе месяца луна поднималась только перед самым восходом.
Другие гости, тоже с факелами в руках, уже стучали в дверь дома Филодема, когда к ней приблизились Соклей с Лисистратом.
Один из приглашенных повернулся к ним и сказал:
— Радуйтесь, почтеннейшие. Это вы купили павлина у финикийца Химилкона?
— Я не покупал, Ликон, — ответил Лисистрат. — Сделку заключили мой сын и его двоюродный брат Менедем.
Ликон забросал Соклея вопросами, словно свинцовыми пулями, выпущенными из пращи. И только юноша ответил на последний, как подошел еще один торговец, пухлый парень по имени Телеф, и начал задавать вопросы заново.
К облегчению Соклея, ему не пришлось отвечать на них во второй раз, потому что дверь отворилась и Филодем сказал:
— Добро пожаловать, друзья. Радуйся, Лисистрат. Радуйся, Соклей. Входите же, входите все! — Он втянул ноздрями воздух. — Входите же, наконец! Чувствуете, как вкусно пахнет? Еда уже почти готова и скоро будет подана.
Из дверей повеяло запахом жарящейся рыбы и других даров моря. Гости стали подталкивать друг друга, каждый торопился попасть внутрь первым.
Соклей кивнул Филодему в знак приветствия.
— Радуйся, дядя.
— Радуйся, — повторил Филодем довольно кислым тоном. — Когда ты присоединился к экипажу «Афродиты», я думал, что ты будешь удерживать Менедема от безрассудных выходок! А вместо этого, как я погляжу, ты и сам в них участвуешь. Триста двадцать пять драхм. Фью!
— Триста двадцать четыре драхмы и три обола, если быть точным, — ответил Соклей. — И мы привезем из Италии куда больше денег. Я абсолютно уверен, что так и будет.
Соклея страшно возмущало, что Филодем считает его чуть ли не педагогом — рабом, который
