Маркс против русской революции

ли пошёл миф об «идиотизме деревенской жизни»?

Это — выражение крайнего биологического детерминизма . Социал- дарвинистский взгляд на социальные группы смыкается с таким же взглядом на расовые и этнические. Энгельс пишет: «Формы мышления также отчасти унаследованы путем развития (самоочевидность, например, математических аксиом для европейцев, но, конечно, не для бушменов и австралийских негров)» [28, с. 629]. Судя по всему, термин «унаследованы» здесь понимается буквально, биологически. Ведь откуда иначе возьмется «самоочевидность математических аксиом», например, у неграмотных европейцев? Только как наследственное качество.

Мы удивляемся: как могли западные социал-демократы в начале ХХ века принять расизм империалистов. Вот слова лидера Второго Интернационала, идеолога социал-демократов Бернштейна: «Народы, враждебные цивилизации и неспособные подняться на высшие уровни культуры, не имеют никакого права рассчитывать на наши симпатии, когда они восстают против цивилизации. Мы не перестанем критиковать некоторые методы, посредством которых закабаляют дикарей, но не ставим под сомнение и не возражаем против их подчинения и против господства над ними прав цивилизации… Свобода какой-либо незначительной нации вне Европы или в центральной Европе не может быть поставлена на одну доску с развитием больших и цивилизованных народов Европы» [29].

Но ведь Бернштейн почти слово в слово повторяет утверждения Маркса и Энгельса. 

Глава 4. Тезис о «прогрессивности» поляков как политическое средство

В своих рассуждениях о «качествах» разных народов Энгельс отбрасывает принцип беспристрастности и выступает с позиции политической выгоды для «своих». Он писал, что немцы и мадьяры угнетали «славянские племена» (чехов, хорватов, сербов и др.), а те покорно терпели — что свидетельствовало об их низкой «жизнеспособности» и оправдывало их угнетение. Но вот славяне выступили против своих угнетателей — именно за свою свободу, чтобы сбросить «ярмо, возложенное на них четырьмя миллионами мадьяр». Энгельс этого и не отрицает: «Южные славяне, уже тысячу лет тому назад взятые на буксир немцами и мадьярами,… поднялись в 1848 году на борьбу за восстановление своей национальной независимости» [12, с. 184]. Тут бы и похвалить их за проявление жизнеспособности и дух свободы. Нет, в их стороны сыплются проклятья. Значит, дело не в свободе, а в том, на чьей ты стороне в данном конфликте. Славяне здесь — против «Запада», в этом все и дело.

Здесь стоит сделать маленькое методологическое замечание. Трактовать обобщающие постулаты Энгельса надо очень осторожно. В разном контексте смысл их может меняться на прямо противоположный — без всяких предупреждений. Вот, он заявляет, например (в письме Каутскому 7 февраля 1882 г.): «Устранение национального гнета является основным условием всякого здорового и свободного развития» [20, с. 220]. Казалось бы, формула имеет общее  значение. Но нет, она относится только к Польше — Энгельс выдвинул ее в поддержку борьбы польских социалистов против России. Точнее, Энгельс оговаривается, что «две  нации в Европе не только имеют право, но и обязаны быть национальными, прежде чем они станут интернациональными: это — ирландцы и поляки» [20, с. 221, 222].

В другом месте, задолго до этого (в 1847 г.), Энгельс, стоя на митинге рядом с Марксом, говорит знаменитую фразу: «Никакая нация не может стать свободной, продолжая в то же время угнетать другие нации». Формула эта также предельно обобщенная (хотя и высказана в контексте польского вопроса) — никакая нация не … Казалось бы, через год он должен был бы напомнить эту формулу немецким и мадьярским борцам за свободу и призвать их к национальному освобождению славян. Как мы видели выше, ничего подобного не произошло — он призвал их к кровавому терроризму  против славян.

Надо сделать еще и такое замечание. Понимание трудов классиков марксизма сопряжено с особой методологической сложностью. Переплетение в этих трудах обществоведения с идеологией во многих случаях приводит к тому, что конъюнктурная «революционная целесообразность» заставляет авторов говорить нечто совершенно противоположное тому, что они знают как обществоведы. Читателю трудно определить, какое утверждение надо принимать всерьез, а какое вызвано требованиями момента и верить ему не следует. Это свойство текстов марксизма в последующем позволяло идеологам манипулировать ими, обосновывая свои «требования момента» цитатами из классиков.

И в момент революции 1848 г., и позже, в 1863 г., Маркс и Энгельс представляли поляков   как нацию, принадлежащую к категории «носительниц прогресса». Выше приведены красноречивые высказывания Энгельса, сделанные в январе 1849 г. В феврале того же года он писал, что «польская дворянская республика была колоссальным шагом вперед по сравнению с русским самодержавием» [30, с. 325].

Утверждение сильное, речь о колоссальном шаге  вперед. В это должны были вдуматься всем марксисты — и польские, и русские, и прочие. Но ведь в действительности Энгельс так не думал! В личной переписке он дает полякам и российскому самодержавию совсем другие оценки. Вот письмо Энгельса Марксу от 23 мая 1851 г. Судя по всему контексту, речь в письме идет об обустройстве Европы после победы всемирной пролетарской революции, которая должна была произойти со дня на день. Приведем здесь довольно широкие выдержки из этого письма:

«Чем больше я размышляю над историей, тем яснее мне становится, что поляки — une nation foutue [пропащая нация, обреченная нация], которая нужна, как средство, лишь до того момента, пока сама Россия не будет вовлечена в аграрную революцию. С этого момента существование Польши теряет всякий смысл. Поляки никогда не совершали в истории ничего иного, кроме смелых драчливых глупостей. И нельзя указать ни одного момента, когда бы Польша, даже только по сравнению с Россией, с успехом представляла бы прогресс или совершила что-либо, имеющее историческое значение. Наоборот, Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку… Россия восприняла гораздо больше элементов просвещения и в особенности элементов промышленного развития, чем, по самой природе своей шляхетски-сонная, Польша… Поляки никогда не умели ассимилировать чужеродные элементы. Немцы в [польских] городах остались и остаются немцами. Между тем каждый русский немец во втором поколении является живым примером того, как Россия умеет русифицировать немцев и евреев. Даже у евреев вырастают там славянские скулы…

Вывод: взять у поляков на западе все, что возможно, занять их крепости немцами, особенно Познань, под предлогом защиты, предоставить им хозяйничать, посылать их в огонь, пожирать их продукты, кормить их обещаниями Риги и Одессы, а в случае, если бы удалось вовлечь в движение русских, соединиться с ними и вынудить поляков к уступкам» [31].

Вот истинные взгляды на то, как должна творить историю жизнеспособная нация: натравить поляков на Россию, «посылать их в огонь, пожирать их продукты», потом натравить русских на поляков — и властвовать над ними.

И ради этой политической целесообразности Маркс и Энгельс в публичных политических выступлениях гипертрофируют революционные и прогрессивные качества поляков. Вот статья Энгельса 1875 г.: «Польша — не только единственный славянский народ, но и единственный европейский народ, который сражался и сражается как всемирный солдат революции» [32, с. 555]. Вот выступление Энгельса в 1876 г.: «Польша играет совершенно особую роль в истории европейских революций. Любая западная революция, которой не удается увлечь за собой Польшу и обеспечить ей независимость и свободу, осуждена на поражение… Воистину Польша не похожа ни на какую иную страну. В революционном аспекте это краеугольный камень европейского здания: сумеет ли удержаться в Польше революция или реакция, — та или другая окончательно победит и во всей Европе» [33, с. 35-36].

В похвалах революционному героизму поляков Маркс порой теряет чувство меры. Об их стойкости во время событий 1848 г. он выразился так: «Снова польский народ, этот бессмертный рыцарь Европы, заставил монгола отступить» [34, с. 205]. Как это «заставил монгола отступить», если через фразу сам же