пропиталась водой, копать стало совершенно невозможно. Костик кое-как откромсал неровную дольку дерна и, подрубив снизу белесые корешки, взял ее в руки. За мокрым стеклом он разглядел розовую, вечно недовольную физиономию Севрюгина и, демонстрируя непосильность труда, натужно выгнулся.
— Резче дергайся, ефрейтор, — сказал капитан, вылезая из машины. — Как шутить — так ты первый. Почему тюбетейка на затылке? Почему не выбрит?
— Лезвие тупое, товарищ… — буркнул Костик.
— Обязанности часового, — потребовал Севрюгин.
— Часовой обязан… — Тарасов стыдливо отвел глаза, но увидел только пустую тачку. — Продвигаясь по указанному маршруту… Товарищ, зачем мне это? Я ведь сижу.
— Так. Что такое строй?
— Строй… это такое расположение военнослужащих, в котором… то есть при котором…
Костик стиснул зубы и невидимо поскреб пальцами в сапогах. Он уже не сомневался, что Севрюгин ему добавит. Вопрос лишь в том, сколько.
— Трое суток, — отозвался на его мысли капитан и зашагал к караулке, из которой тотчас донеслось гулаговское «Смир-р-рна!».
— Ну вот, — виновато сказал Покатилов. — Трешка в плюсе. Не расстраивайся, Костик.
— Да пошли они все!..
Он присел на борт телеги и потыкал лопатой лужу под ногами. Костик, хоть и был москвичом, все же понимал, что траву надо пересаживать весной, а осенью она не приживется. Прапорщик Галугаев понимал это не хуже, но другой работы для арестованного Тарасова у него не нашлось.
Из караулки вышел Севрюгин, и Костик поспешно поднял брошенный было кусок земли.
— Ты еще не побрился? — на ходу спросил капитан.
— Никак нет.
— И уставы тоже не выучил? Значит, можно еще добавить? — осклабился он. — Физический труд — лучший отдых от умственной работы. Отдыхай, ефрейтор.
Севрюгин расхохотался так, что еле удержал очки, и юркнул в теплую кабину «газика». Вслед за ним на улицу выскочил Гулаг и, провожая машину влюбленным взглядом, выдавил:
— Холера педальная, все утлы обнюхал. Дембель, ты чего не работаешь?
— Температура, товарищ. Если я умру, с кого спросят?
— Ладно, иди в подвал, — сжалился прапорщик.
Часовой первым зашел в камеру и расстелил на полу сухую шинель. Рядом он заботливо положил несколько сигарет.
— Молодец, свободен, — сказал Тарасов.
Он прилег на волосатое, болотного цвета ложе и прислушался к удаляющимся шагам Покатилова. Нормальный воин, службу сечет. Хотя, конечно, армия уже не та. Мельчает армия. Даже офицеры стали какие-то рыхлые, беспомощные. Взять хотя бы Лосева: прострелил себе ухо. Ну что это за командир?
Стоп!..
Тарасов вскочил, но, испугавшись потерять мысль, не выпрямился, а так и замер в позе дискобола. Вчерашние события неожиданно выстроились в памяти с протокольной четкостью и обнаружили странную взаимосвязь.
Дело было после обеда. Тарасов с корешем Женькой, прихватив музыкальный инструмент, расслаблялись в курилке. По маленькому плацу вяло маршировала колонна молодых солдат, бритых наголо, которых Костик принципиально не различал. «Черепа» занимали предпоследнюю ступень в армейской иерархии и для порядочного дембеля сливались в некую абстрактную массу.
Тарасов, пуская в небо кольца, умиротворенно наблюдал за строевыми занятиями, а Женька отчаянно выл:
— Пока там нужен был только мой я-а-ад… в гомеопатических дозах любви-и-и…новампонадобился именно я-а-а… и вы получите но-о-ож в спину-у-у!.. Здравия желаю, товарищ майор.
Женька оторвал задницу от скамейки и изобразил стойку «смирно» с гитарой в руках, а когда начальник штаба прошел, плюхнулся обратно и немедленно продолжил:
— Но-о-ож в спину-у-у, это как раз буду я-а-а!.. Костик, ну когда ты мне приказ напечатаешь? У меня уже весь альбом готов, только приказа не хватает.
— Да сделаю, успокойся. Сегодня после отбоя и сделаю.
— Вместе пойдем.
Обрадованный Женька взял новый аккорд, но тут на крыльцо вышел старшина и, сладко зевнув, поинтересовался:
— Не желаете ли размяться?
— А что, товарищ, водку завезли?
— Толчок забился.
Друзья рассмеялись. По натуре старшина был клоуном, и если бы он не родился прапорщиком, то мог бы сделать карьеру в цирке.
— На обед суп-рататуй, — сообщил старшина.
Шутка была старой, тем не менее Женька удивленно выпучил глаза и спросил:
— Какой еще рататуй?
— Суп-рататуй: кругом капуста, а в середине… — прапорщик вытянул губы, произнося известное слово, но в этот самый момент на первом этаже грохнулись кастрюли, и дежурный по кухне выдал кое-что покруче.
— Однако! — крякнул старшина. — Если он все это заложит в меню, то я поужинаю дома.
Вечером Тарасов с Женькой отправились в штаб, где Костик отпечатал давно обещанный дембельский приказ — десять строчек за подписью президента, разрешающие увольнять в запас «военнослужащих срочной службы, выслуживших установленные сроки».
Женька придирчиво осмотрел лист и аккуратно свернул его в трубочку.
— А себе не будешь делать?
— Буду, — загадочно произнес Тарасов. — Только не такой.
Идея созрела давно. Дембельский альбом, апогей военно-прикладного творчества, должен быть украшен чем-то сверхъестественным, и Костик уже придумал, чем именно. Он уже заготовил текст и схоронил его в тайнике под ящиком стола. Осталось только дождаться, когда из части отлучится начальник штаба. Завтра как раз такой день.
Тарасов достал черновик и, заправив в машинку новый лист, напечатал:
— Круто, — отозвался Женька.
— Круто будет завтра, — злодейски ухмыляясь, сказал Костик. — Я ведь его не так просто вклею, а с подписью.
— У командира подпись простая, ее любой дурак подделает.
Тарасов промолчал. Не потому, что не верил Женьке, — Женьке он верил на все сто, — просто испугался сглазить. Задуманная им акция попахивала в случае провала крупными неприятностями, однако Костик твердо решил, что автограф на приказе будет настоящим. Надругательство над штабной бюрократией Костик задумал как месть всей военной машине, и в том, чтобы командир подписал приговор самому себе, он видел особый мистический смысл.
Все следующее утро Тарасов был на взводе. К одиннадцати часам начальник штаба укатил проверять дальний пост радистов, а заместитель по воспитательной части Севрюгин принес десятистраничный пасквиль на тему солдатского досуга. Костик начал просматривать список культурных мероприятий, но вовремя вспомнил, что его это уже не касается. Участвовать в принудительных состязаниях гиревиков и
