подругами, там, в библиотеке… И мне вспомнились некоторые слова твоих двоюродных сестер и брата у вас на елке, из которых я поняла, как все они очень мало любят тебя и что тебе тяжело живется у дяди. И тут же я решила просить папу оставить тебя у нас. Мне так скучно живется одной! Папа все время на службе; с подругами я никак не могу сойтись, сестер и братьев у меня нет. Ты… Ты… хочешь быть моей сестрой, Леночка? — неожиданно спросила она.
— А твой папа? Что скажет он? — начала я робко.
— Папа ничего не скажет. Папа порадуется только этому, дитя мое, — услышала я ласковый голос за собою и, живо обернувшись, увидела старого графа.
Что-то толкнуло меня вперед. Точно кто взял меня за руку и подвел к нему.
— Очень рад, милое дитя, что ты останешься с нами, — произнес он своим ласковым голосом, взяв обеими руками мою голову и целуя меня отечески в лоб, — мы уже с Анной решили вчера твою судьбу. Надеюсь, ты не против нашего решения.
— О, смеет ли она быть против! — зажимая мне рукою рот и в то же время целуя меня, со смехом вскричала Анна.
Мне казалось, что я самый счастливый человек в мире в эту минуту.
— Ты должна быть умницей, Лена, и съездить к твоим родным успокоить их, — сказал старый граф, когда мы с Анной сидели у ярко пылающего камина в его кабинете, где Анна всегда проводила послеобеденное время.
— Вы уже были у них, папа? — робко осведомилась я. (Старый граф приказал мне называть его так.)
— Да, был сегодня утром, и дядя очень хочет видеть тебя.
— В таком случае я еду!
…Нас, очевидно, ждали. Не успела я войти в прихожую, как из комнаты выбежала Жюли и повисла у меня на шее. Дядя быстро вошел за ней, следом за ним бежал Толя. Остальные столпились в дверях.
— Лена, девочка моя, можно ли так пугать! — произнес взволнованно дядя и, подняв меня на воздух, покрыл мое лицо поцелуями.
Милый дядя! А я и не думала, что он так любит меня!
Он очень постарел и осунулся за ночь, и еще новая морщинка легла на его высоком лбу.
Я отвечала горячими поцелуями на его ласку. Потом чьи-то руки тихонько отвели меня от него, и я увидела перед собою приветливое, красивое лицо. Я с трудом узнала холодные, строгие черты тети Нелли в этом сразу изменившемся лице.
Нет, я положительно никого не узнавала в этот вечер. Даже Бавария — и та, мягко улыбаясь, подала мне руку и произнесла взволнованно:
— Ну вот, слава Богу, вы и вернулись, Елена!
— Вернулась на сегодня. Вечером я уеду снова, — произнесла я и, помимо желания, торжествующими глазами обвела окружающих.
— Куда? Как? Почему? — послышалось отовсюду.
Тогда Анна выступила вперед и объяснила, в чем дело.
Едва только она успела произнести: «Леночка моя сестра и останется жить с нами», — как вдруг громкое всхлипывание послышалось из угла залы:
— Бедный Пятница! Бедный Пятница! Где твой Робинзон?
Я сразу догадалась, кому принадлежала эта жалоба, и бросилась утешать бедного мальчика. Но вдруг что-то жалкое, маленькое, беспомощное и больное преградило мне дорогу.
— Лена, Лена! — вскричала Жюли, падая передо мною на колени. — Если ты уйдешь, Лена, я опять стану гадкой горбуньей-уродкой и забуду все то хорошее, чему научилась, глядя на тебя.
Ниночка, стоя подле матери, глядела то на брата, то на сестру. Тогда Жорж подошел ко мне, легонько ударил меня по плечу рукою и, глядя куда-то в сторону, произнес:
— Ты, может быть, из-за нас и оттого, что мы тебя задирали, не желаешь оставаться и уходишь. Так, ей-богу же, я Нинку вздую, если она хоть раз тебя Мокрицей назвать посмеет, а если сам, то язык себе откушу — вот что.
Я взглянула на дядю. Он смотрел на меня печально, скорбно и молчал. Только руки его были протянуты ко мне и в глазах была мольба.
— Я остаюсь! Я остаюсь с вами! — вскричала я не помня себя, обнимая зараз и дядю, и Жюли, и Ниночку, и Толю. Я здесь нужнее… да, да, нужнее. И Жюли я нужна, и Толе, и всем… Прости, прости меня, Анна!
Молоденькая графиня приблизилась ко мне, обняла меня, и ее прекрасные глаза светились.
— Ты права, Лена, — произнесла она тихо, — ты должна быть здесь утешением. Здесь ты нужнее. Я так и скажу папе. Иначе ты поступить не можешь…
— Спасибо, девочка, я очень ценю твою жертву, — произнес дядя и горячо поцеловал меня.
Тетя Нелли кивнула мне и произнесла ласково:
— Я и не думала, что Елена такой чудный, благородный ребенок, а Толя кричал:
— Да здравствует Пятница! Да здравствует Робинзон!
