нее большие вопрошающие глаза.
Девочка вспыхнула до ушей и дрожащим от смущения голосом заговорила:
— Вы меня, ради Бога, простите, Вера Петровна, что я незваная, нежданная, да еще совсем незнакомая вам, ворвалась сюда с моим делом. Но я так много хорошего слышала о вашей доброте и отзывчивости. Ведь вы хорошо знаете Патриковых?… Ну вот, Нина Патрикова, сестра Аглаи Патриковой, учится со мной в одном классе. Она рассказывала мне и еще одной девочке, что вы устроили в вашей редакции рассказы Аглаи, два рассказа. Аглая под фамилией Верной написала их. Аглая Верная. Помните, еще в прошлом году, после Рождества? Ну, вот Нина и говорила о том, что если бы не вы, то Аглая сама бы никогда не рискнула передать свои рассказы редактору. А вы ей устроили это и деньги заплатили. Вот Нина и говорит: тебе бы, Женя, говорит, тоже твои стихи Вере Петровне передать. Я… видите ли, стихи пишу… Вера Петровна… В гимназии девочкам они очень нравятся… Меня все там поэтессой прозвали из-за них… Говорят, что талантливая… Вот я и хочу просить вас передать их в редакцию. Может быть, они понравятся и их напечатают в 'Труде'?
Всю свою речь Женя произнесла таким сдавленным голосом, что последние слова у нее вырвались шепотом. Вся алая от смущения сидела девочка перед Верой Варкуниной и теребила кончик своего черного передника.
Верочка молча ласково глядела на нее. В голове ее проползали воспоминания. Вспомнилась худая, бледная, некрасивая Аглая, по профессии учительница русского языка в одной из гимназий, подруга по выпуску самой Верочки, вспомнились с яркой подробностью два ее действительно талантливые рассказа, которые при содействии ее, Верочки, проникли в печать.
Но Аглая была взрослая двадцатидвухлетняя девушка, обладавшая бесспорным литературным дарованием, а эта маленькая четырнадцатилетняя Снегирева, так неожиданно пришедшая к незнакомой ей особе, что, собственно, может она написать, дитя по годам и развитию? И как можно более смягчая интонацией голоса смысл своей фразы, она обратилась к ребенку:
— Мне очень и очень жаль, милая моя Женя, что я не смогу вам быть полезной, но… навряд ли наша редакция согласится напечатать на страницах своего журнала произведение ребенка в полной независимости от того, талантливо оно или нет.
При этих словах последние признаки румянца мгновенно сбежали с лица Жени. Личико ее как-то сразу вытянулось и побледнело, а высохшие в один момент губы произнесли только два слова:
— Бедный папочка!
И она заплакала навзрыд.
— Деточка моя! Что с вами? Что такое? О чем вы плачете, Женя? Милая моя?
Верочка бросилась к девочке, прижала ее голову к своей груди, гладила ее гладко причесанные темные волосы, заплетенные в тонкую косицу, и всячески старалась успокоить ее. Но ничего не помогало. Женя продолжала горько рыдать, спрятав залитое слезами личико на груди своей новой знакомой. Из столовой заглянуло встревоженное лицо старушки Варкуниной, просунулась красная засученная по локоть рука Феклы со стаканом воды, послышались испуганные и сочувственные возгласы, а Женины слезы все еще обильно струились из глаз, и рыдания надрывали маленькую грудку. Наконец лаской, утешениями и чисто сестринской заботой Верочке удалось успокоить ее юную посетительницу.
Слезы прекратились. Рыдания смолкли. Все еще прижимаясь к груди Верочки, Женя срывающимся от волнения голосом лепетала сквозь всхлипывания:
— Бедный, бедный мой папочка! Ах, вы не знаете, Вера Петровна, какое у нас несчастье в доме! Папочка служил в частной конторе… Мамы у нас давно нет… Детей четверо… Старшая Соня — портниха, по домам шить ходит. Помогала папе. А остальные — малыши… И вдруг такое горе! Папочку паралич сразил. Удар случился неожиданно… сразу… Ни рукой, ни ногой двинуть не может… Вот уже лежит две недели. Место потеряет, конечно… А расход увеличился сразу… Доктора… лекарство… Куриный суп надо варить… вино хорошее покупать для поддержания сил папочки… А Соня одна у нас работница осталась… Вот мы думали с нею, думали и решили… Мои стихи попробовать отдать в редакцию… За это ведь деньги получают… Нина Патрикова узнала от Аглаи… По двадцать копеек за строчку. Вот и надумали, чтобы я мои стишки переписала чистенько и вам отнесла бы, а вы передадите редактору… И вот, не вышло… Не принимают детские работы, вы говорите… Значит, денег не дадут… папочке ни лекарства, ни вина, ни куриного супа не будет… Сониных денег едва-едва на квартиру да на стол хватает… А тут болезнь, горе. Бедный, папочка!
И серые печальные глаза девочки снова наполнились слезами.
Пока рассказывала Женя, перед Верочкой Варкуниной прошли целые картины тяжелых переживаний этой несчастной семьи… Представился прикованный к постели сраженный параличом старик Снегирев, живой труп, легший бременем на плечи старшей дочери. И измученная работой молоденькая портниха, и полуголодные ребятишки, и эта Женя… Юная впечатлительная Женя, маленькая, хрупкая, страдающая от бессилия своего помочь старшей сестре. Что-то больно сжало сердце корректорши. Горячая волна жалости хлынула в душу. Быстро-быстро заработали мысли. Прояснились затуманенные на мгновенье глаза, и Верочка, наклонившись к тихо плачущей Жене, проговорила:
— Не плачьте, милочка, утрите ваши глазки. Вы принесли стишки с собою? Так давайте их поскорей. Завтра же отнесу их в редакцию, покажу редактору, и если они действительно хороши, то они будут напечатаны! А про годы ваши мы не скажем. Зачем же говорить про годы? — и Верочка лукаво прищурила один глаз и многозначительно подмигнула Жене.
Та не могла не улыбнуться на ее шутку. Огромная радость затопила детскую душу, и прежде нежели Верочка успела опомниться, две худенькие ручонки обвились вокруг ее шеи, а вздрагивающий от волнения голосок зашептал ей на ухо:
— О, какая вы добрая! Какая чудная! Благодарю вас! От души благодарю! — и горячий поцелуй коснулся щеки молодой девушки.
Женя ожила сразу. О том, что стихи ее могут не понравиться редактору, она не думала. Ведь и подруги, и сестра Соня уверяли ее, что она талантливая, и что все, что выходит из-под ее пера — прекрасно. Значит, будущее ее обеспечено. Она будет зарабатывать деньги, помогать сестре Соне содержать больного параличного отца. Какое счастье!
Не без трепета, однако, вручила она вынутый из кармана почтовый листок бумаги со стихами и попросила Верочку только прочесть его потом, когда ее, Жени, уже не будет здесь, и если можно, то завтра же передать редактору. Верочка горячо пообещала исполнить Женину просьбу в точности, крепко расцеловалась со своей юной гостьей и проводила ее до дверей.
Потом вернулась в спальню, развернула Женин листок и стала внимательно пробегать исписанные аккуратным почерком строки. Это были наивные детские стишки о луне, о морском прибое, цветах и соловье. Размер был не совсем удачен, рифмы хромали. Так мог бы при желании написать каждый, Верочка сразу убедилась в этом и, глубоко вздохнув, отложила стихи в сторону и принялась писать какое-то письмо.
В печальной, полной превратностей, жизни Жени Снегиревой случилось событие. Несколько дней после посещения девочкою скромной квартирки Варкуниных на имя Жени пришел с вечернею почтой небольшой конверт. Это было письмо от корректорши Варкуниной. В письме Верочка уведомляла Женю о том, что стихотворение ее принято и будет напечатано, вероятно, летом, на страницах журнала, а деньги, в размере девяти рублей сорока копеек она может получить хоть сегодня у них, Варкуниных, на квартире, пусть зайдет вечерком, когда она, Вера, вернется из редакции домой.
У Жени даже голова закружилась от счастья. Ее стихи приняты! Будут напечатаны в течение лета! Она сегодня же может получить за них гонорар в размере девяти рублей сорока копеек!
Девять рублей сорок копеек! Да это целое состояние для бедной семьи!
Женя задыхалась под напором хлынувших на нее счастливых переживаний. Она боялась поверить собственным глазам. Неужели правда? Неужели верно то, что она, Женя Снегирева признанная редакцией
