быстрые всполохи белого пламени, а небо дырявилось колючими искорками разрывов. Но самолеты были неуязвимы и продолжали гудеть – назойливо, вызывающе. Горизонты озарялись новыми вспышками, высокими, яркими, когда, выйдя к цели, они сбрасывали свой бомбовый груз, и по округе, как днем, но гораздо звучнее, раскатывались волны тяжкого, какого-то подземного гула.
По широкой дуге, в обход, на город зашли советские бомбардировщики. В спокойном тлении пожарного зарева полыхнули яркие языки, точно туда подбавили топлива, послышался продолжительный обвальный грохот. Снизившись, чтобы стать недоступными для зениток, бомбардировщики, покрыв лес густым ревом, проплыли на обратном пути над самыми макушками дубов медлительными черными тенями. Это были ТБ, знаменитые гигантские четырехмоторные ТБ, которыми так гордились до войны, показывали их на парадах, в кино, в которых видели главную мощь и силу авиации и которые на поверку оказались так непригодны, уязвимы – настоящими мамонтами неба, тихоходными, неуклюжими, безнадежно слабыми при всей внушительности размеров и кажущейся мощи...
Лейтенанту Ивану Платонову, как и всем его связистам, в эту последнюю перед боем ночь не пришлось сомкнуть глаз ни на минуту. В проложенной связи не все ладилось, приходилось снова и снова проверять телефонные аппараты; прозванивать провода, подвязывать их повыше на деревья, чтоб не задела и не порвала пехота при своих передвижениях, уточнять таблицы кода, по которым во время боя будут вызывать друг друга и переговариваться подразделения. Спотыкаясь в потемках о корневища, ветки, расстроенный неполадками, очень желающий сделать так, чтобы в хозяйстве, за которое он ответствен, все было исправно и действовало отлично, как на показательных учениях, Иван Платонов бегал от КП Федянского на КП своего полка, а оттуда – дальше, в батальоны, злым шепотом, сдерживая голос, ругал телефонистов, сыпал приказания, сам подключался к проводам и запрашивал разные пункты – как слышно. Моментами его даже знобило от нервной горячки – так он взвинтил себя своею беготнёю и хлопотами. Всего больше его заботило главное – чтобы связисты были готовы с началом наступления двинуться вперед вместе с батальонами, быстро наращивать телефонные линии и без промедления включаться в связь с каждой новой позиции.
Лес, даже далеко в глубину слегка розоватый от зарева пожаров, в качании теней и мерцании световых бликов казавшийся живым и беззвучно шевеливший ветвями и листвою в тревожном и бессонном ожидании утра, был всплошную, особенно вблизи опушки, заполнен солдатами и так же всплошную изрыт окопчиками, которые начальство приказало снова устроить, как только войска переместились сюда. Никто уже ничем не занимался, все были сыты, патроны и гранаты розданы, упрятаны в брезентовые поясные сумки. В самую пору было поспать, дать отдых телам, отяжеленным усталостью, но мало кто мог сейчас предаться сну. Кучками сидя и лежа под деревьями, на краю окопчиков и щелей, воронок, отдававших сыростью свежей, глубоко вывернутой земли, на травяных склонах западинок, солдаты, потягивая в ладонях и передавая по кругу махорочные, измоченные на губах «бычки», вполголоса вели разговоры. Кто о чем – о доме, о прежней жизни, о завтрашнем бое... Провода полковой связи пересекали лес, точно тонкая, хитро сплетенная паутина, сбегали в заросшие орешником балки, тянулись по склонам оврагов, по дну глинистых водостоков, промытых буйными весенними ручьями, и всюду, куда бы ни заводили Ивана Платонова эти протянутые связистами провода, где бы ни доводилось ему проходить, пробегать, пробираться, делая свое срочное, ответственное дело, всю эту ночь слышал он приглушенные солдатские голоса, ведущие в кругу тесно сгрудившихся, не различимых во мраке тел разговоры, – голоса мужчин и совсем еще не окрепших ребят, голоса, наполненные самыми различными красками, оттенками – грустью, задумчивостью, тихой, спокойной серьезностью и веселой бодростью, озорной бесшабашностью, вызовом молодой удали, которая еще ничего не попробовала, не испытала и потому ничего не боится на свете...
– ...постановил я иструб шесть на десять, что твоя картинка – прям вот и счас в глазах! Кабы знатьё, успел бы и полы настелить, и кровлей покрыть, – железо у меня уж куплено было, в сарайчике лежало. А печку баба как-нибудь и без меня сладила... Тот же Илья хромой бы склал, он – все, что хошь, и по печкам тоже мастер...
– ...я ведь не слепой, говорю, все вижу. Не хотишь, как верная жена жить – за подол не держу. Имущества у нас с тобой – сито с обечайкой да веник с шайкой, – забирай, чего своим считаешь, и – на все четыре стороны...
– ...ты ее пробовал-то, рабочую жизнь? Это тебе не колхоз твой, где схочу – пошел на работу, не схочу – дома задницу почесываю. – Да, почеши, а бригадир на что? Он тебе почешет! – Бригадир! Кажному из них цена – полбутылки... Ты вот шахту испробуй! Гудок прогудел – табельную доску на запор. Не успел свой номерок повесить – все, прогульщик, нет тебе спасения, засудят по указу...
– ...видал я этот фильм, у нас в клубе показывали. «Волга-Волга» чудней. Я разов пять глядел. Там от одного Игоря Ильинского живот порвешь...
– ...должность у меня была вроде маленькая, а разобрать – так всё на мне: и продукты, и стрепня, и лошади, и весь инструмент геологический. Сколько мы этих тыщ километров по тайге исходили! И все по бездорожью, по глухомани, по болотам, где самая человеку погибель...
– ...восемнадцатого у нас последний был – по географии...
– ...зато в сороковом – по десять кило на трудодень. Иные семейства тонн по двенадцати получили. Забогатели сразу, аж головы кругом! Я дочку замуж выдавал, так у меня за столами...
– ...не, думаю, поищите еще какого дурака. Какой больно работать любит, а исть не просит. Штоб я за такую жалованью...
– ...будешь ты со мной спорить! Я ж на курсах учился, документ имею!
– ...в ту войну им только хлеб наш нужон был, эшелонами его к себе гнали. В тот год, восемнадцатый, посля ранения я у брата жил на Украине, помню это дело, своими глазами видал. А теперь они позлей стали, одного хлеба-масла им теперь мало, они теперь хотят, чтоб вообще только одна Германия, а всех других известь...
– ...не налил бы он мне тот стакан – и ничего б, сошло. А тут, конечно, вышел – слепому заметно. Подхожу к машине, только за дверцу, и мильтон, вот он...
– ...доходит до меня очередь, а кассирша из окошка: «Только в мягкий остались!» Ладно, думаю, хрен с тобой, давай в мягкий. Первый раз в жизни на курорт еду, можно себе такое буржуйство позволить. Посчитал по расписанию – как раз двадцать второго должен уж на месте быть. И скажи, – ну хоть бы какое предчувствие...
– ...в Тамбове письмо кинул, в Мичуринске кинул, два сразу – второе сестре, в Рубцовку, она там за паровозным машинистом замужем. А теперь вот уж не знаю – придется ль написать...
– ...на должность старшего механика броня полагается. А пришел из военкомата пакет – всем есть, мне одному – нету. Спрашиваю Железнова – почему? А моя где? «Тебе отказали». И глаза отводит. Вычеркнул меня, гад, когда списки представлял. Отмстил, что я тогда на собрании про то его дело рассказал. Сволочь пузатая!
– ...если б только у нас самолетов побольше! Артиллерия у нас сильней, танки у нас лучше ихних, винтовка наша трехлинейная первая в мире. А вот самолетами они пока что побеждают. Количественно. Но это временный фактор. Как товарищ Сталин сказал? «Есть временные факторы, а есть постоянные...»
– ...если махорка – то верно, пятьдесят, а если легкий табак – тридцать грамм только. Не знаешь, а на старшину взлаялся...
– ...сколько уж людей наших побили, земли нашей захватили сколько! Неужто ж они и вправду такие сильные, а мы такие перед ними слабые? – Выходит, что сильные. – Выходит... А почему так выходит – ты ответить можешь? А, брось, – техника! Не в ней дело. Я действительную перед самой войной служил. Техники у нас не меньше было запасено...
– ...комроты из хохлов, на одно ухо контуженный. И тоже в лаптях. Тогда ведь обмундировки никакой не давали. Что с беляка снял...
– ...немцы его сбили! Боялись, что он им делов наделает, как с нами воевать начнут. Сам Геринг этой операцией командовал. Машина у него тяжелая была, четырехмоторная, ахнула об лед, проломила – и на дно. Вот и никаких следов. И еще Чкалова они боялись...
– ...ну и что – промышленность, ископаемые? Без людей это мертвый капитал. У них сколько миллионов – семьдесят? Ну, сателлиты там... Пускай с ними сто наберется. Пускай – сто двадцать. А у нас сто восемьдесят. Мы какую угодно войну выдержим, хоть еще пять, хоть десять лет...
– ...а я разве другое говорю? И я то же: наше дело правое, и победа наша будет. Но только ж ведь
