«Соловья» и дважды, трижды повторяла его на «бис», танцевала в роли Одетты из «Лебединого озера»?..
Про черненькую Галю Антон тоже долго ничего не знал. Она тоже исчезла. В войну и после нее вообще все школьные друзья и товарищи потеряли друг друга. Многие из ребят не вернулись с фронтов, многих занесли в другие города, на дальние окраины страны эвакуация, жизненные обстоятельства, полученные профессии.
И вдруг спустя более чем полвека Антон получил от Гали письмо. Живет в одном из маленьких провинциальных и далеких русских городов, похоронила мужа, давно уже бабушка, на пенсии, теперь вся ее жизнь только в сыне и внуке.
Антон ответил – и завязалась не то чтобы регулярная, но все же переписка.
Антон и Галя к этом времени были уже совсем другими людьми, детские, юношеские годы отдалились настолько, что превратились как бы в мираж, о любых событиях той поры можно было вспомнить и поговорить просто как о чем-то забавном, с улыбкой, иронией, и в одном из своих писем Антон напомнил Гале о неудавшемся походе на «Человека-невидимку». Он думал, что после стольких лет Галя полностью забыла эту историю, но пришло от нее ответное письмом, и вот что Антон в нем прочитал:
«…Да, я помню тот случай. Володька не сказал нам правды, а то бы мы с Мальвой, конечно, же, не пошли за тобой. Он сказал так: «А вот тут в двух шагах Антон живет. Давайте его тоже захватим, он такое любит: всякие приключения, фантастику. Обязательно захочет на «Невидимку» пойти».
Помню я и то, каким ты был в школе. Ты выходил отвечать к доске, а я видела, какие у тебя ботинки, брюки, как тебя стесняет их вид, и всегда тебе сочувствовала. В шестом, седьмом и восьмом классах на тебе была одна и та же зеленая вельветовая курточка. В восьмом – совсем уже истертая, тебе была она уже тесна, рукава совсем коротки, торчали обшлага рубашки. Но ты все ее носил, видно, нечем было заменить. А в девятом ты однажды пришел в сером пиджаке в полоску, он был хлопчатобумажный, совсем дешевый, но ты сидел на партой и украдкой посматривал на себя. Было видно – радуешься, что на тебе обновка. А мне было радостно за тебя…»
10
Перед приемом в комсомол в райкоме Антон страшно волновался и трусил. Снова и снова перечитывал вызубренный вдоль и поперек комсомольский устав, перебирал в памяти все главные задачи текущей пятилетки, успехи революционной борьбы в странах капитала – ведь могут об этом спросить, проверяя политическую грамотность. Ходили слухи, недавно на приеме одному мальчишке из какой-то городской школы задали вопрос: кто такой Чойбалсан? Он не ответил. Кто возглавляет коммунистическую партию во Франции? Тоже не знает. Не приняли. Сказали ему: политически не дорос, иди, тебе сначала подковаться надо. Газеты читай, радио слушай.
Но все обошлось легко. В райком к назначенному часу явилось на прием из разных школ в общей сложности человек сто, набились в помещеньице райкома так тесно – не повернуться. Где уж при такой толпе устраивать каждому подробный экзамен!
Первый секретарь и члены райкома сидели в кабинете за большим столом под красным покрывалом, на нем ничего не было, стоял только маленький бронзовый бюстик Ленина. Ребята входили группами, как пришли из своих школ, вопросы следовали самые простые, полминуты на каждого:
– Задачи комсомол знаешь?
– Знаю.
– В общественных делах участвуешь?
– Участвую.
– Как учишься?
– На «хорошо» и «отлично».
– С дисциплиной у тебя как?
– Нормально.
– Молодец! Принимаем? – обращался первый секретарь к молчаливо сидевшим справа и слева от него райкомовцам. Те утвердительно кивали головами.
– Все! – говорил секретарь. – Ты принят. Поздравляем. Носи с честью звание комсомольца. Следующий!
Один из райкомовцев, перед которым лежал список, называл фамилию. Названный, бледный от волнения, выступал из шеренги товарищей на шаг вперед.
– Задачи комсомола знаешь?
Уже на другой день Антон держал в руках членский билет – маленькую серенькую книжечку с ленинским профилем на обложке. И еще он получил комсомольский значок в виде развернутого красного знамени с буквами ВЛКСМ, – носить на груди. Он чувствовал себя счастливым. Он стал комсомольцем одним из первых в классе, это событие поднимало его из детства уже в начало взрослости, делало другим, чем был он до этого заметней, значительней для окружающих и в своих собственных глазах. Наедине с собою он множество раз доставал и разворачивал свой комсомольский билет, откровенно им любуясь и наслаждаясь. Значок он прикрепил на отворот своей зеленой вельветовой куртки, и в первые дни даже на уроках скашивал на него глаза, тоже ненасытно им любуясь и наслаждаясь.
Увы, не знал он и не знал, какое испытание уготовано ему вместе со всем этим: вступлением в комсомол, обретением членского билета, комсомольского значка на груди в виде огненно-яркого знамени с буквами ВЛКСМ…
11
Еще в те недели, когда Антон готовился к вступлению в комсомол, зубрил устав и программу, штудировал в газетах международную хронику, чтобы не «погореть» на незнакомстве с Чойбалсаном или каким-либо другим деятелем, которого комсомольцу полагается знать, в школе ширился слух, что у Аркадия Карасева из 10-го «А» как вредителя и врага народа арестовали отца, известного инженера, руководителя нескольких больших строек.
Аркадия в школе знали все. Постоянный отличник, активный комсомолец, даже, можно сказать, слава школы: участник и победитель всех городских школьных олимпиад по математике, о нем не однажды похвально писали на страницах областной молодежной газеты, помещали его портреты.
И вот такая история с отцом!
В подобных случаях коммунисты и комсомольцы, желающие показать свою политическую чистоту и крепкую идейную закалку, поступали так: публично, на партийных и комсомольских собраниях объявляли о своем разрыве с опороченными родственниками; жены отказывались от мужей, сыновья и дочери – от матерей и отцов. Кляли их за измену, предательство, просили советский суд жестоко их покарать.
Аркадию Карасеву в райкоме комсомола предложили поступить так же. Будь он сереньким, незаметным, ничего не значащим – его бы, возможно, не тронули, но он был слишком на виду, как и его отец – имя Карасева-старшего то и дело мелькало на газетных страницах, звучало в передачах местного радио. Райкомовцами, естественно, руководила в первую очередь забота о себе: не предприми он такой меры – неминуемо поползут в городе разговоры: а что же это сын не осуждает своего отца за преступления, подлые вражеские делишки? Вот что, оказывается, у Карасева-то на стройках происходило: и взрыв в котловане был, семерых покалечило, и рабочих в столовой травили, битое стекло им в перловую кашу подмешивали… А сынку это, выходит, вроде как нравится, помалкивает, что папаша его мерзавец, диверсант и убийца…
Но Аркадий, как утверждали те, кто распространял про него и Карасева-старшего эти сведения, отказался отрекаться от отца и клеймить его как подлого врага. Наоборот – сказал, что отец его не мог заниматься вражеской деятельностью, он, Аркадий, не верит в это. Его отец наверняка жертва чей-то злобной клеветы, настоящих врагов. Им выгодно вывести из строя нужных стране, талантливых специалистов, вот и прибегают они к таким подлым приемам: клевете, оговору. Факт ареста – еще не доказательство вины. Суда над отцом не было, вредительство его не доказано. Аркадий убежден, что произошла ошибка, НКВД обязательно разберется – и отец непременно выйдет на свободу.
Но Аркадию в райкоме сказали, что в НКВД работают не такие люди, которые могут допускать ошибки. Прежде чем предпринять репрессивные меры, там сто раз все самым тщательным образом проверят и перепроверят и сто раз подумают. И выражать недоверие органам, бдительно стоящим на страже безопасности, интересов нашего государства и народа, ни один коммунист или комсомолец не должен. Не
