– Да не знаю я ничего! – пытался вырваться из сдавившего его кольца мальчишка.
– Как это ты не знаешь?! – вскипал гневом Генка и еще ближе к лицу пленника взмахивал кожаным ремнем. – Сашка твой друг, вместе в футбол играете, вместе зимой на каток ходите, он тебе альбом с марками за так подарил, а ты не знаешь! Знаешь! И мы прекрасно знаем, только ты подтвердить должен!
– Чего вы пристали, чего вам надо? Не буду я ничего говорить.
– Нет, скажешь! А не скажешь – такое с тобой сделаем, век помнить будешь!
Девчонки в подобных ситуациях держались двояко. Одни сейчас же начинали плакать, звать маму и сдавались, называли имена. Но попадались и такие, что, гордясь своим бесстрашием, торжествующе, во весь голос, чтобы слышала вся улица, кричали в лица допросчиков:
– Чего захотели, гады, дураки проклятые, чтоб я про подругу сказала! Да никогда этого не будет! Не дождетесь! Ни за что от меня не узнаете, ни за что! Хоть режьте, хоть огнем жгите!
Таких бесстрашных, героических, прямо-таки рвущихся на костер, на плаху, чтобы доказать правду своих слов, Генка, смирившись, отпускал. Бесполезно удерживать, такие в самом деле не заговорят.
Мальчишек же, упорствующих, неподатливых, Генка приказывал тащить в свой дворовой сарай, под замок, или в подвал под домом, – сырой, холодный, с шуршанием крыс по углам.
– Долго не вытерпит, расколется…
Время ежовщины, секретов, предателей своих близких друзей, даже кровных родственников, авторов бесчисленных «изобличающих» писем и заявлений, тайного выслеживания и внезапных арестов в своем кабинете, на службе, на рабочем месте у станка, темной глухой ночью, прямо в нагретой постели среди сна, тесных переполненных камер в холодных подвалах, бесконечных изнурительных допросов с жестокими костоломными избиениями, неподвижными «стойками» в продолжение многих дней и недель – это памятное истории и всем тогда жившим людям время в ту пору, о которой идет речь, еще не началось, не наступило, эти годы были еще впереди, но они уже подходили, маячили, готовились. Что-то из них уже носилось в воздухе, которым дышала страна, и Генка как более старший, чем вся его команда, в какой-то степени уже причастный к миру взрослых, в чем-то уже осведомленный, чутко улавливал кое-что из надвигающегося, незримо носящегося, готовящегося развернуться и сознательно и бессознательно одновременно претворял в затеянной им ребячьей игре…
6
Поначалу Антон участвовал в ней со всем присущим ему пылом. Как можно не загореться, остаться в стороне от охватившего всех азарта: неподалеку от их дома, на параллельной Лесной улице, действует маленький, еще дореволюционных времен, заводик фруктовых вод, вырабатывает сладкий квас, розовый клюквенный морс, яблочные и всякие прочие соки. В ворота заводика то и дело въезжают грузовые полуторки и конные подводы с бочками, ящиками, а обратно вывозят тоже бочки и ящики, но уже с готовой продукцией. Иные автомашины и подводы нагружены звенящими бутылками в проволочных клетках, в бутылках заманчиво плещется красное, желтое, зеленое ситро. Но вот весь заводской двор заполнили громадные дубовые бочки с чем-то. Бочек так много, что они загромоздили пешеходный тротуар возле завода, даже пустырь напротив, на другой стороне улицы, заросший крапивой и лопухами. Что в них, в этих бочках, во что превратится их содержимое?
В догадках и попытках разведчиков что-либо узнать проходит несколько долгих дней. Наконец разведчик «101», самый ловкий, самый пролазливый в Генкином отряде, приносит точные сведения: бочки прибыли с Украины, в них патока, из нее будут делать напиток под названием «медовуха». Обычно его делают из меда, а завод на Лесной улице будет делать медовуху без него, без единой даже капли, только из дешевой патоки. Но вкус и запах у напитка будут точь-в-точь пчелиного меда. Новая советская технология. В старые времена такого не умели, а советские инженеры – молодцы, придумали. Долго искали и все-таки научились превращать патоку в мед…
Многознающий Генка просвещал ребят: у нас в стране наука идет вперед семимильными шагами, наши специалисты творят и не такие чудеса. Не хватает мяса – они открыли, как делать его из сои, это такие бобы, их сейчас разводят на юге, на огромных плантациях, так что мяса скоро будет вдоволь, хоть лопни. Сливочное масло у нас тоже из растений, маргарин называется, даже вкусней и полезней того, что из коровьего молока сделано. Шелк всегда китайцы производили при помощи особых червей. А у нас научились такой же делать благодаря химии, ее достижениям, без всяких червей…
Разгадав секрет дубовых бочек, прибывших на завод фруктовых напитков, разведчики гордились: никто во всем доме, на всей улице не знает, для чего они появились, а они, разведчики, следопыты, знают. И при том – во всех подробностях.
Гордится и Антон.
Но так для него шло, пока действия разведчиков касались пивных бутылок деда Земскова, красавицы Риммы из зеленого деревянного дома и ее таинственного жениха, бочек с патокой и чего-нибудь подобного. Даже когда Генка занялся непонятно для чего расследованием, кто за кем «бегает», и стал составлять подробный список, заносить его в свой секретных журнал, – это только лишь как-то неприятно царапнуло Антона внутри, но еще не заставило его задуматься над действиями Генки, не отвратило его от них.
Но Генка все напористей и круче стал направлять подчиненных ему ребят на действия силой, кулаками, на то, чтобы получать нужные ответы «во что бы то ни стало». Придумал заключения в тюрьму: в дощатый дворовый сарай или в бетонный подвал с крысами.
А потом его задания разведчикам обратились и на взрослых, на сложности и всякого рода детали их была и отношений.
В угловом деревянном доме поссорились и даже подрались две семьи. Долгое время жили бок о бок мирно, ладно, по праздникам ходили друг к дугу, сидели за одним столом, выпивали и закусывали, орали потом пьяными голосами песни, и вдруг – без вина, без водки, при полной трезвости – шум, крики, звон разбитой посуды, расцарапанные в кровь лица. Одна из женщин другой семье с истошными криками грозит кулаком: «Я вас выведу на чистую воду, выведу! Вы у меня попляшете, поплачете в три ручья, таких, как вы, надо в Соловки или еще подальше!..»
– Что за этими ее словами: выведу на чистую воду, таких надо в Соловки и еще дальше? – услышал Антон размышления Генки. – Надо бы выяснить. А вдруг там такое… Соловки – туда политически вредных ссылают, почему эта тетка Соловками грозила? Зря ведь ничего не говорится…
В другой раз Антон услышал от Генки о Грише Толстых. Недавний деревенский парень, выпускник техникума, он жил в их доме, в первом подъезде, где и Антон с Генкой, на четвертом этаже, в общей трехсемейной квартире, занимая одну тесную комнатенку.
– Вчера он с женой в кино ходил. В новом костюме, принаряженный. С галстуком. И жена его в новых туфлях. Он же техник простой, всего только первый год работает. Телефоны по домам чинит, новые устанавливает. Зарплата у техника известно какая – только кой-как прокормиться. Откуда он мог деньги на новый костюм взять? Жене на туфли? Костюм-то, туфли – они ого-го сколько стоят!..
А вслед за этим бдительно Генку заинтересовали дворовые бабульки: сидят на лавочках до поздних часов и все говорят, говорят…
– Очереди ругают, – осуждающе сказал Генка. – За всем, дескать, что ни возьми, очереди – и за хлебом, и за крупой, и за маслом растительным… А уж за ситчиком или галошами с ночи надо становиться… Надо бы послушать их разговорчики повнимательней. Может, не только очереди, но и вообще все ругают, всю советскую власть? Я к ним кого-нибудь из наших девчонок подсажу. Будто бы что-то вяжут, а сами пусть хорошенько послушают…
– Так это же их бабушки родные, – сказал Генке Антон. – За своими родными бабушками им шпионить? А очереди действительно за всем. Каждый день они в них по много часов стоят. Как же им про это не говорить? Вот и говорят. Ноги у всех больные, в этих самых очередях намученные.
– Больше, что ли, не о чем им говорить В нашей стране не только очереди, в нашей стране и Турксиб, и Днепрогэс построили, и на Урале домны пустили. Зачем только одно черное видеть?
– Бабушки же Турксиб не строили, что их прямо касается – о том и речь. А ты хочешь, чтобы девчонки из своих бабушек вредителей сделали?
– А Павлик Морозов как? Он всем нам пример. Таких же лет, как все тут во дворе. Свои родичи ему – что, разве не дороги были? Но политическая сознательность выше всяких родственных чувств. Разглядел среди своих родичей врагов – и не стал их жалеть. Сообщил куда положено. И правильно сделал. Потому
