себя на том, что ей даже этого захотелось. Но уже через мгновение собственное желание показалось ей унизительным.
«Совсем с ума сошла, — рассердилась она на себя. — От безделья это все… Надо в школу… Работать надо…»
Она подышала в пушистый воротник шубки и почувствовала губами и щекой теплый мех.
Нина Васильевна неожиданно для Сергея остановилась.
— Теперь вам идти этим переулком, потом налево… Там увидите дом двадцать семь… До свидания… — сухо попрощалась она, повернулась и пошла к своему дому.
— До свидания… — растерянно сказал ей вслед Сметанин.
От ворот каменных рыночных рядов отъехали розвальни с возчиком в тулупе. Площадь перед рядами холодно освещали фонари дневного света, и было странно видеть розвальни, лошадь, слышать визг полозьев, крик возчика: «Но-о, родимая!»
«Если бы в эти сани, да в тулупе до самого лагеря…» — подумал Сметанин.
Офицер и двое солдат неспешно шагали по направлению к рынку. Сметанин пошёл в другую сторону, завернул в первую подворотню и постоял там недолго.
Причин прятаться от патруля у него не было: увольнительная лежала в кармане, но он хотел сегодняшний вечер быть независимым от армейских порядков.
Патруль прошел. Сметанин двинулся было к пешеходному переходу на реке, но около большого серого здания главпочтамта остановился.
«У меня есть время… Если я сейчас зайду и позеоню в Москву Ленке? Уже вечер, она должна быть дома… Услышать её голос…»
Сергей распахнул тяжелую дверь и в несколько шагов взбежал на второй этаж.
Переговорный пункт был небольшим залом, где вдоль длинного, во всю стену, окна стояли в деревянных, стянутых зелеными обручами кадках сочные, с глянцевыми листьями фикусы. Между ними на стульях и в центре зала у длинного овального стола на массивных вокзальных скамьях сидели люди, ожидающие телефонных переговоров.
Каждый свежий человек встречал скучающие и вместе с тем пристальные взгляды. Едва Сметанин распахнул дверь, он сразу же почувствовал эту пристальность во взглядах: девушки, в распахнутом пальто и в платке, скинутом на плечи; молоденькой парочки, которая в четыре руки держала белый, туго перетянутый голубой лентой пакет с ребенком; двух пожилых цыганок; седоватого мужчины в кожанке с серым каракулевым воротником и в белых бурках.
К застекленному барьеру, где принимали заказы, Сергей, намагнетизированный этим ленивым вниманием, пошёл особенной, несвойственной ему развалистой походкой, видя всех и себя со стороны.
— Девушка, мне Москву, пожалуйста… Можно?
— По номеру или по адресу? — спросила телефонистка, поднимая круглое веснушчатое лицо, и улыбнулась ему.
«Симпатичная», — подумал Сметанин улыбаясь в ответ.
— По номеру…
— Ваш номер?
Сметанин назвал номер.
— Кого?
— Лену…
— Фамилия?
— Чернышева. — Сметанин не хотел называть новую фамилию Лены.
— Сколько?
— Пять… — Сергей снял неуклюжую трехпалую перчатку, сунул руку в карман куртки, нащупал холодную мелочь… — Ладно, трёх хватит…
— Как знаете, — сказала девушка. — Ждите… В течение сорока минут…
— Меня время поджимает…
— Ждите, — повторила она и отвернулась.
Сергей снял рюкзак с почтой, подошел к окну и сел рядом с цыганками в тени фикуса.
«Может быть, уйти? — Сметанин покосился на тяжелую золотую серьгу полумесяцем в большом ухе цыганки. — Какое дело Ленке сейчас до меня… И это наивно — звонить… Смешно… Ну и пусть… Позвоню… Пусть глупо, зато услышу её голос… А если подойдет Кира Сергеевна?.. Пускай Кира Сергеевна… А если муж Лены?»
Об этом не хотелось думать.
— Москва… Четвертая кабина… — услышал Сметанин, встал и медленно пошёл к четвертой кабине, внутри которой вспыхнул свет.
Он снял трубку, сел на краешек табурета и сдвинул шапку на затылок.
— Кто спрашивает Лену? — услышал Сергей Киру Сергеевну.
— Здравствуйте, Кира Сергеевна. Это Сметанин, — сказал он.
— Сережа… Боже мой, Сережа, — зазвенел голос, так похожий на голос Лены, что Сергей крепко сжал трубку в руке. — Как ты? Здоров?
— Да, — сказал Сметанин. — Я очень здоров… А где Лена, Кира Сергеевна?
— Сейчас каникулы… Она уехала. Может быть, тебе что-нибудь нужно, Сережа?
— Спасибо, — сказал Сметанин и, не желая спрашивать, чувствуя всю наивность вопроса, все же произнес: — Куда уехала?
— Сейчас каникулы, — с несвойственной ей нерешительностью повторила Кира Сергеевна. — Она в Теберде, на лыжах катается…
— Мы здесь тоже часто на лыжах… — сказал Сметанин.
Они оба замолчали.
— У меня время кончается, — сказал Сергей. — До свидания, Кира Сергеевна… Передайте Лене привет…
— Может, тебе что-нибудь прислать?..
— Нет, нет… До свидания, Кира Сергеевна. — Сергей положил трубку и вышел из кабины.
Он пошёл было к дверям, но его нагнал высокий женский голос.
— Мальчик, вещи забыл… — Сергей оглянулся на «мальчика» и вспомнил о почте. — Такой молодой, и памяти совсем нету, — сказала цыганка, подавая ему рюкзак.
Местами обнаженная до шероховатого черИЭ» ного льда, река была пустынна. Поземка с сухим шорохом переползала через пешеходную тропу, отмеченную узкой лентой плотно набитого снега. Мерцание звезд, доносящаяся урывками дальняя музыка городского катка за спиной у Сметанина, слабое электрическое свечение над темным, с желтыми пятнами окон, наростом домов на заречном холме, непроходящее чувство неловкости от разговора с Кирой Сергеевной — все усугубляло одиночество Сергея. Ему уже не думалось с прежней утренней радостью, что сегодня не надо будет подчиняться распорядку, командам, что сегодня он сможет приехать в лагерь когда ему заблагорассудится. День прошел.
«Если бы я сейчас провалился под лед, если бы меня не стало, никто бы не заплакал… Некому… Да и надо ли, чтобы обо мне плакали? Что я — деятель какой-нибудь, учёный великий, врач или писатель?
Я — человек просто. О таких плачут двое-трое, которые любили… А меня любить некому… Вот как все огромно в мире в сравнении со мной, а любить меня некому… — Он вспомнил Нину Васильевну, её новую прическу, холодность её слов и сказал себе, что в библиотеку будет теперь ходить как можно реже. — Главное, что мне некого любить…
Я один…»
Но лед на реке был крепким, ветер попутным, а ему ещё не было двадцати, и шёл он быстро, чувствуя вместе с детской жалостью к самому себе упругую легкость шага, тяжесть сжатых в перчатках кулаков, мороз на лице…
Плавно, покачиваясь на ухабах, автобус двинулся в ночь. В ветровое стекло полетели ярко-белые в свете сильных фар редкие снежинки.
Только успев подумать: «Так бы и ехать до Москвы», — Сергей Сметанин заснул в мягком, затянутом
