вы говорили, что ваш брат не приедет из Лондона в ближайшее время.
- Не вините Лоренса, мистер Брамли, - сказал Филипп. - Моя поездка сюда не была запланирована и стала сюрпризом для брата. - Он жестом указал на лошадь: - Вижу, вы приобрели новую кобылу.
- Да, я купил ее в Кентукки. Каких я лошадей там видел - загляденье!
- Да, в тех краях выращивают отличных лошадей. - Филипп погладил морду кобылы и фыркнул, когда она с тихим ржанием слегка подтолкнула его руку. - Извини, малышка, - сказал он ей, открывая ладонь. - У меня нет сахара, чтобы угостить тебя.
Кобыла, судя по всему, была очень расстроена этим обстоятельством. Она откинула назад голову и, возмущенно всхрапнув, тряхнула гривой, заставив всех рассмеяться.
Филипп потрепал ее по носу и провел рукой по холке.
- Отличное животное, - сказал он, осмотрев кобылу. - Не хотите ли продать ее? Для моих конюшен нужны хорошие племенные кобылы.
Пожилой сквайр покачал головой:
- Я привез ее из самого Кентукки не для того, чтобы продавать, лорд Кейн. Эту кобылу я сам использую на племя.
- Я всегда готов щедро заплатить за высококачественную лошадь, мистер Брамли, - сказал Филипп, но, поскольку сквайр продолжал качать головой, он пустил в ход дополнительное средство убеждения: - Ну и конечно, я дал бы вам первого жеребенка от Александра.
Упоминание о жеребенке от лучшего жеребца-производителя заставило пожилого сквайра призадуматься.
- Это, конечно, может несколько подсластить пилюлю, - пробормотал он. - Я скоро уезжаю в Лондон и, пока буду там находиться, подумаю над вашим предложением.
- Отлично. Позвольте дать вам мой лондонский адрес. В настоящее время я не живу в своей резиденции на Парк-лейн, - объяснил он, доставая из нагрудного кармана футляр для визитных карточек, - так что позвольте дать вам мой нынешний адрес.
Он вытащил свою карточку, но вместе с ней из футляра высыпалось сразу несколько карточек, а с ними выпала и лента для волос, принадлежавшая Марии. Карточки и лента упали на землю, и Филипп сразу же нагнулся, чтобы взять ее, но брат его опередил.
- А это что такое? - воскликнул Лоренс, поднимая алую шелковую ленту. Разглядев, что у него в пальцах, Лоренс замер и с удивлением взглянул на брата. Филипп молчал, но на лице его застыло страдание.
- Что случилось? - спросила Синтия, подходя ближе.
Лоренс сжал ленту в кулаке.
- Ничего, дорогая, - сказал он и незаметно сунул ленту в ладонь брата. Потом он нагнулся и принялся собирать рассыпавшиеся по земле карточки Филиппа.
Со вздохом облегчения Филипп засунул ленту в карман и продолжил разговор со сквайром Брамли.
- Если вы пожелаете обсудить вопрос о продаже кобылы, мистер Брамли, дайте мне знать, - сказал он, протягивая ему визитную карточку.
- Заметьте, я не обещаю ее продать, но подумаю об этом.
Филипп заставил себя улыбнуться:
- Что ж, это справедливо.
Сквайр продолжил свой путь, а Филипп взял из руки брата стопку своих визитных карточек. Положив их в футляр, он вернул его в нагрудный карман. Они пошли дальше по Хай-стрит, но если Филипп надеялся, что лента Марии Мартингейл позабыта, то надежда его не оправдалась. Лоренс пошел по тротуару рядом с ним.
- Я хочу спросить насчет этой ленты… - начал было он, но Филипп сразу же обрезал его.
- Этот вопрос мы не будем обсуждать, Лоренс, - сказал он яростным шепотом, - ни сейчас, ни когда- нибудь еще.
Его брат, вытаращив глаза, кивнул, и разговор на эту тему закончился, не начавшись, к великому облегчению Филиппа. Когда они пришли домой, он направился прямиком в свой кабинет и вытащил ленту из кармана, решив избавиться от этого глупого краденого напоминания о ней, но когда уже держал ее над мусорной корзинкой, он, казалось, не мог заставить себя выпустить из пальцев этот кусочек шелка.
Он не имел права выбросить его, потому что эта вещь ему не принадлежала. Правильнее будет вернуть его ей.
Он не знает, сколько времени он простоял там. Возможно, прошло несколько часов.
Медленно, очень медленно он поднял ленту и прижал ее к губам, смакуя аромат ванили и корицы, который, как он знал, остался только в его воображении.
Мгновение спустя он вернул ленту в футляр для карточек и ушел из кабинета, решив, что сможет освободиться от Марии Мартингейл только тогда, когда вернет ей ее ленту.
Шел май. Филипп обсуждал строительство океанских лайнеров с полковником Даттоном, ездил по делам, связанным с земельным бизнесом, тщательно избегая плакучей ивы, кухни и других мест, которые сильнее всего напоминали ему о ней. Он навещал соседей, объезжал фермы, посещал аукционы и участвовал в местных делах деревни Комбикр. Исполнение этих обязанностей служило постоянным напоминанием о его статусе и ответственности, связанной с этим.
К концу месяца язвительные слова Марии перестали эхом звучать в его голове, и к нему стало вновь возвращаться душевное равновесие, которым он обладал до ее появления в его жизни. Поэтому, когда Лоренс предложил им вернуться в Лондон на оставшуюся часть сезона, он тоже решил присоединиться. Из-за внезапного отъезда в Лондоне его ждало множество дел, связанных с бизнесом, включая подписание контрактов с Даттоном и передачу брату дополнительных обязанностей в компании «Хоторн шиппинг».
Вечером накануне отъезда Филипп съездил к пруду. Он постоял под плакучей ивой, посмотрел на обломанный конец ветки, с которой когда-то свисала веревка, и не почувствовал ничего.
Возвратившись в дом, он сообщил на кухню, что хочет шоколадное пирожное, а когда оно было готово, отправился на кухню и, игнорируя любопытные взгляды, которые украдкой бросали на него члены кухонного персонала, уселся за стол возле двери кладовой и до последней крошки съел свое шоколадное пирожное.
В ту ночь он спал, не видя ее во сне, а утром проснулся, снова чувствуя себя самим собой, вернулось спокойствие, какого не было уже много месяцев. А когда он вытащил из футляра с визитками ленту, он не смог вызвать в воображении запах ее волос. Безумие прошло.
Глава 14
Они в конце галереи; удалились, чтобы выпить чаю и посплетничать, в соответствии со своим старинным обычаем.
Она скучала по нему.
Как ни отвратительно было в этом признаться, но она не испытывала по отношению к Филиппу такого чувства с тех пор, как он унизил ее своим пренебрежением, когда ей было пятнадцать лет. И всякий раз, когда она думала о его предложении выйти замуж, ее одолевали бесчисленные противоречивые эмоции: гнев, удовольствие, радостное возбуждение, обида. С тех пор прошло четыре недели, и она в конце концов так запуталась, что сама себя не узнавала.
Тем не менее после того, как она ночь за ночью, лежа в постели, без конца вспоминала его признание в страстном желании, после того, как она вновь и вновь переживала моменты лихорадочного
