индивидуальная музыка всегда звучит слабо, я, вероятно, воспринимаю мир не музыкально, а рационально. Михаил не раз сетовал, что я феномен и его творения не про меня.
Но эта забавная музыка все-таки зазвучала и во мне. Я назвал ее забавной, потому что во мне она скорее была иронической, звуки смеялись, особенно когда я опять озирал сосредоточенно молчавший зал. Генрих же, когда концерт закончился, сказал мне со вздохом:
— Опять те же печальные мелодии! — Он увидел, что я обеспокоился, и добавил: — Но не было ничего страшного, на такую музыку я мог бы ходить каждый день.
Пока мы выбирались наружу, я прислушивался к разговорам вокруг нас.
— Гигантское произведение! — говорил один, растерянно улыбаясь. — Нет, это поразительно, это почти сверхъестественно! Никогда в жизни я еще не слышал такой величественной симфонии!
— Я плакал, — признавался другой. — Я ничего не мог с собой поделать, слезы лились сами. Просто невероятно, как Потапову удалось построить такую большую вещь на вариациях одного траурного мотива, правда, нежного и красивого, этого отрицать не могу.
— Вот же было веселье! — восторгался третий. — Если бы не соседи, я пустился бы в пляс, так хороши те радостные мотивчики! А тебе они понравились? — спрашивал он свою подругу, немолодую женщину.
— Веселые? — переспросила она. — Я что-то их не услышала. — Она содрогнулась. — Больше я на такие концерты не пойду. Звуки были грубы, некоторые мотивы непристойны. У меня впечатление, будто меня раздевали и освистывали. Если и слушать такую музыку, то запершись в одиночестве.
— Этот концерт нужно слушать в постели, а не в зале, — утверждал еще один. — Удивительно успокаивающая вещь, после нее хорошо заснуть.
Впрочем, я ломлюсь в открытую дверь, вы не хуже моего знаете, как действует индивидуальная музыка. И что она теперь публично не исполняется, а стала интимным занятием, совершаемым в одиночестве, по-моему, естественно. Мы с Генрихом не раз потом говорили об этом с Михаилом. Он, как вы знаете, долго боролся против переселения его индивидуальной музыки из концертных залов в спальни, он видел в этом реванш, взятый ненавистной ему классической принудительной музыкой.
Научно-фантастичесная повесть
Глава первая. Призраки в звездолете
1
Рой спрыгнул, не дожидаясь остановки самодвижущегося трапа. Навстречу шел крупноголовый рыжий мужчина в форме звездолетчика. Рой много раз видел этого человека, Эраста Винклера, начальника звездопорта, во время телепередач с Марса. Страх, терзавший Роя все дни перелета, стал непереносим. Винклер слишком торопился, чрезмерно размахивал руками... Рой быстро проговорил:
— Скажите одно!..
— Жив, жив! Сегодня ему лучше! — ответил Винклер. — Разве вы не получили моей последней мыслеграммы, друг Рой?
Рой вздохнул, провел рукой по лицу. На трапе показались операторы следственной бригады. Большинство впервые видело Марс. Если бы впереди не шагал подавленный несчастьем начальник, они выскакивали бы наружу с изумленными восклицаниями, они шумно приветствовали бы новую в их жизни планету. Так и он когда-то выскакивал здесь из планетолета. Он был тогда в тяжелом скафандре, а не в легком комбинезоне, как эти, но и скафандр не помешал ему восторженно кричать, топать ногами, метаться то вправо, то влево... Они вели себя куда сдержанней, они лишь молчаливо замирали на ступенях трапа, взволнованно осматривались.
Не отвечая Винклеру, Рой перевел взгляд с востока на юг и запад. Унылая, каменистая равнина, стертое плоскогорье. Столько раз он уже блуждал по этим однообразным полям, ничего нового не открывая, как бы далеко ни шел. Марс есть Марс, место не для жилья, перевалочная база космоса — так ее именуют в лоциях, — унылый мир, не одаренный способностью к переменам, неудавшаяся модель, созданная и выброшенная природой. Что здесь искать? Чего бояться? Неожиданности на Марсе исключены — разве не так их учили в школах? Как же могла произойти катастрофа? Где угодно — на Земле, на Венере, на Плутоне, — но только не здесь!
— Он по-прежнему бредит, — сказал Винклер. — Его горячечные видения я тоже передал по мыслепроводу.
Рой молча смотрел на Винклера. Рослый, рыжеволосый, рыжеглазый, с коричнево-золотистым лицом — вене-рианского, а не марсового загара, — в новенькой, очень нарядной форме, начальник звездопорта склонился в поклоне чуть более глубоком и чуть более длительном, чем принято, его рукопожатие было чуть более почтительным, чем следовало бы. Он чувствует себя виновным. Авария произошла в зоне действия тормозных механизмов планеты. Он обязан был остановить рушащийся корабль, вышвырнуть его обратно в космос, превратить, пока подоспеет помощь, в спутника планеты. Ничего этого он не сделал! Чепуха все это! Все было бы слишком просто, если бы вина лежала на Винклере. Не стоило лететь на Марс только для того, чтобы схватить за шиворот нерадивого межпланетного диспетчера.
Маленькое Солнце заливало красным сиянием невысокие холмики. Солнце тоже было какое-то равнодушное к этому неудавшемуся миру — не столько озаряло, а словно как бы отстранялось от него. Рой вспомнил стихи Андрея Корытина о Солнце: «Терзающее Венеру, взрывающее Меркурий, ты холодно поглядываешь на Марс, ты только поглядываешь на Марс — такое всегда не наше!» Андрей провел на Марсе восемь земных лет, и половины этого срока было бы достаточно, чтобы возненавидеть эту планету. При Андрее и сейчас нельзя говорить о Марсе, он мигом приходит в дурное настроение.
— И еще я передавал, друг Рой, что не разрешил что-либо менять на месте гибели планетолета. — Голос у Винклера потускнел, он был уверен, что следственная комиссия настроена против него.
«И я бы на его месте держался не лучше, — упрекнул себя Рой. — Его нужно успокоить. Пусть дает объяснения, а не оправдывается». Рой опять оглянулся. Молодые операторы усердно разевали рты, искусственный марсианский воздух пахнул озоном, на Земле такой воздух бывал лишь после грозы.
— В прошлый мой прилет свободное дыхание было затруднено, — сказал Рой. — На прогулки мы захватывали кислородные аппараты. Сейчас можно обходиться без них.
— Мы запустили третий атмосферный завод. Он добавляет ежегодно несколько миллиардов тонн воздуха высших земных кондиций. С водой хуже, но и воды прибавляется. Кроме того, мы стали рассаживать созданное специально для Марса дерево калиопис.
— Значит, и зелень появилась?
— Мы говорим «красень»: растения здесь красноватые. Надеемся, что скоро зашумят леса.
— Марс всегда был планетой безмолвия. Андрей Корытин считал это единственной привлекательной чертой Марса.
— Думаю, что вскоре заговорят о марсианских бурях, уступающих лишь ураганам на Венере. Если вас интересуют наши метеорологические...
Рой жестом прервал Винклера:
— Я получил все ваши мыслеграммы. Мы еще поговорим о них. Ведите к брату.
2
Генрих лежал с закрытыми глазами, недвижный, исхудавший, на бледном лице зловеще отчеркивались темные губы. Даже после гибели Альбины, когда Рой опасался за его жизнь и разум, Генрих не выглядел так страшно. Рой положил руку на грудь брата, стараясь уловить биение жизни в его теле. Рука была слишком слабым приемником, жизнь без усилителей не ощущалась. На самописце, висевшем у кровати, змеилась красная кривая суммарной жизненной функции больного; она была всего на три сантиметра выше черной полосы внизу — жизнь едва теплилась, она была в опасной близости от небытия.
— Двенадцать процентов нормального энергетического расхода, — сказал Винклер, заметивший взгляд, брошенный Роем на самописец. — В первые дни было три процента. Электронный медик определяет поворот на выздоровление.
— Глаза, — задумчиво сказал Рой. — Те дикие глаза... я говорю о видениях его бреда...
— Не только глаза. Вы ведь знаете, друг Рой, на планетах автоматические врачи не так совершенны, как медицинские механизмы на Земле. Боюсь, мы зафиксировали лишь часть болезненных картин, проносившихся в мозгу вашего брата.
— И, вероятно, еще проносятся.
