завоевана! — можно было слегка ослабить оборону.
— Раз уж вы с ней так долго беседовали «по душам», может, ты знаешь, что ее так тревожит? Мне показалось, что во время нашего последнего разговора она никак не могла сосредоточиться, все думала о чем-то другом, причем очень нерадостном.
Его отец удивленно приподнял бровь.
— Так ты не в курсе? Я же говорю, не очень-то ты стремишься проникнуть в душу своей возлюбленной. Честно говоря, я был изумлен, что она и без моей подсказки не стала уговаривать тебя вернуться в семью, к солидному и, главное, гарантированному заработку.
— Для Джемаймы, как и для меня, деньги не главное, — возразил Энрике.
— Легко тебе говорить! Ты-то никогда по-настоящему не бедствовал, никогда не сидел без цента в кармане, — язвительно ответил отец. — И ты никогда не заботился ни о ком, кроме себя. А вот твоей Джемайме приходится делать и то, и другое. Сейчас максимум, что грозит тебе лично, — это необходимость на некоторое время потуже затянуть пояс. А она мучается вопросом, сможет ли ее сестра продолжить учебу в следующем семестре, или же ей придется, как и самой Джемайме, проститься с мыслями об образовании. А Бобби… Как думаешь, приятно ли ей сознавать, что на следующий год его придется переводить в школу попроще и подешевле, а заодно и забыть про все его увлечения: кружки-то тоже денег стоят, пусть и небольших. Все средства, что она откладывала на их образование, пропали.
Потрясенный Энрике смотрел на отца, пытаясь понять, правду ли тот говорит. Но, похоже, на сей раз тот был искренен.
— Она мне ничего не сказала, — растерянно пробормотал Энрике.
— А ты думаешь, ей приятно распространяться на эту тему? — безжалостно спросил отец. — Тем более что она не может рассчитывать ни на какую поддержку с твоей стороны, ведь твое будущее весьма неопределенно, ты сам не знаешь, что ждет тебя завтра — успех или провал. А как хорошо было бы для бедняжки наконец-то ощутить себя в безопасности! Знать, что ни ей, ни ее семье никогда не придется голодать или выезжать из дома просто потому, что снимать его им больше не по средствам.
Энрике видел: отец не пытается ни давить на него, ни, наоборот, улещивать. Потому что в этом, не было ни малейшей необходимости — правда говорила сама за себя.
Джемайма вышла на улицу в растрепанных чувствах. Несмотря на то что решение было принято, она не знала, как теперь воплотить его в жизнь. Где искать Энрике? Захочет ли он говорить с ней? Позволит ли все объяснить? Какими глазами посмотрит на нее при встрече?
Но когда молодая женщина понуро подходила к своему автомобильчику, на плечо ей легла тяжелая ладонь. Энрике!
— Джемайма, нам надо поговорить.
Все слова, которые она с таким трудом подбирала для предстоящего объяснения, мгновенно улетучились у нее из головы.
— Д-да… надо… но…
— Я знаю, что ты скажешь. Что здесь не место. Но ничего, я отвезу тебя в другое, где нам никто не помешает. Что тебе необходимо подумать. Тоже не беда, подумаешь по дороге. Обещаю, я помолчу, чтобы ты могла собраться с мыслями.
— Но…
— И слушать ничего не хочу. Садись!
Решительно взяв Джемайму за локоть, он подвел ее к своему пикапу, усадил на сиденье и сел рядом. Кажется, у нее уже начинало входить в привычку уезжать на его пикапе, бросая свою машину на стоянке. Прежде чем завести мотор и сорваться с места, Энрике бросил на нее быстрый взгляд.
— Чтобы дать тебе побольше пищи для размышлений, предупреждаю сразу: я только что сказал брату, что возвращаюсь в дело отца.
Изумленный возглас Джемаймы потонул в реве мотора.
Энрике исполнил обещание: ни разу не потревожил свою спутницу ни словом, ни даже взглядом. Он вел машину так сосредоточенно, словно сейчас вся жизнь его сконцентрировалась в этой серой ленте дороги, стремительно проносящейся под колесами.
Джемайма искоса поглядывала на серьезное, замкнутое лицо любимого и решение ее крепло. Она тронула его за плечо.
— Останови, пожалуйста, возле какого-нибудь телефона. Мне надо позвонить.
Он повиновался и молча ждал, пока она звонила — должно быть, предупреждала брата с сестрой, что задерживается. Когда Джемайма вернулась в машину, он по-прежнему не говоря ни слова завел двигатель, и они поехали дальше.
Энрике отвез ее на берег реки — похоже, в важные или критические моменты жизни его тянуло к воде. Все так же молча он помог Джемайме вылезти из машины. И замер, глядя на нее. Казалось, ему надо сказать ей так много, но он не в силах приступить к объяснению.
Молодая женщина поняла, что начать разговор придется ей. И, вздохнув, спросила:
— Ты и вправду имел в виду то, что сказал? Что хочешь вернуться в отцовскую компанию?
Энрике кивнул.
— Да. Я уже сказал Гарсии, что возвращаюсь.
Глаза ее сузились.
— Ты не ответил на мой вопрос. Ты хочешь вернуться или вынужден так поступить?
— Я хочу быть с тобой, — ответил он после короткого замешательства. Хочу, чтобы ты стала моей.
Губы ее изогнулись в улыбке.
— Но я и так твоя, Энрике. Твоя и только твоя. С той самой секунды, как увидела тебя тогда в каноэ. — Она погладила его кончиками пальцев по щеке, ласково коснулась волос. — Я люблю тебя.
Он повернул голову, чтобы поцеловать ее ладонь.
— Я тоже люблю тебя, Джемайма. И хочу, чтобы все твои мечты сбылись.
Она прильнула к его груди, обвила руками шею.
— Энрике, ты заставил меня по-новому понять, что такое мечта. Ты открыл для меня новый мир, новое понимание того, что такое любовь и верность. Джемайма легонько поцеловала его в шею. — Но я должна сказать тебе одну вещь. Сказать честно и прямо.
Она почувствовала, как он напрягся, и не стала далее испытывать его терпение.
— Я вовсе не собираюсь быть женой скучного, но преуспевающего бизнесмена в деловом костюме и галстуке.
Энрике затряс головой.
— Что-что? Прости, что ты сказала?
Джемайма с деланным удивлением подняла брови.
— Как это что? Пытаюсь объяснить, что хочу стать женой человека, при виде которого без рубашки женщины теряют голову.
— Будь серьезна! — взмолился он.
— А я не шучу, Энрике. Я полюбила тебя таким, какой ты есть. И я не хочу, чтобы ты ломал свою жизнь, отказывался от своей мечты ради моей. Нет уж, лучше мы будем мечтать вместе и вместе воплощать наши мечты в жизнь. Она засмеялась. — Только обещай, что, если тебя начнет слишком уж заносить, мне позволено будет брать на себя роль голоса разума.
Он наклонился к ней, губы их слились — и никакой голос разума не смог бы заставить их прервать поцелуй. Когда же Джемайма, прерывисто дыша, высвободилась из объятий возлюбленного, Энрике нежно заглянул ей в глаза.
— Послышалось мне или кто-то тут и в самом деле произнес слово «жена»?
Она с лукавым видом склонила голову набок.
— Очень может быть.
— Давай устроим свадьбу на лоне природы.
