Воронеж, Кольцовская, 2
5. Место рождения-приписки: губернии, уезда (подробно)
Воронежской губернии и уезда
6. Кто были ваши родители, их происхождение и профессии
отец — слесарь, мать — дочь ремесленника
7. Ваше семейное положение (подробно)
холост, имею на содержании малолетних братьев и сестер
8. Ваша профессия раньше и теперь
раньше рабочий без специальности, теперь электрик
9. Состоите ли в Красной Армии
нет
10. В каком учреждении или предприятии работаете и какую должность занимаете
учусь на электротехническом курсе и работаю в газетах
11. Ваше образование (подробно: школы, курсы, кружки и т. п.)
низшая школа
12. Ваша партийность и с какого года в партии
кандидат в РКП
13. Участвовали ли в революционном движении, где и когда
нет
14. Подвергались ли репрессиям до Октябрьской Революции, если подвергались, то каким и когда
нет
15. Когда начали заниматься литературной работой (в каком возрасте)
с 12–14 лет
16. Какие препятствия мешали или мешают вашему литературному развитию
низшее образование, неимение свободного времени
17. В каких местностях России и заграницы вы бывали
бывал в Донской области маленьким
18. В каких литературных кружках и студиях состояли и участвуете теперь
в Воронежском Союзе Пролетарских Писателей
19. Участвуете ли в работе Пролеткульта, если да, то в чем выражается ваша работа
—
20. Печатались ли, если да, то в каких изданиях и когда
печатался в 1918-19-20 гг. в газетах 'Воронежская Коммуна' и 'Красная Деревня'
21. Имеются ли отдельные книжки ваших произведений, если да, то где и когда изданы
нет
22. Какие писатели оказали на вас наибольшее влияние
никакие
23. Каким литературным направлениям сочувствуете или принадлежите
никаким, имею свое
<1920>
Из писем Андрея Платонова[11]
Я родился в слободе Ямской, при самом Воронеже. Уже десять лет тому назад Ямская чуть отличалась от деревни. Деревню же я до слез любил, не видя ее до 12 лет. В Ямской были плетни, огороды, лопуховые пустыри, не дома, a хаты, куры, сапожники и много мужичков на Задонской большой дороге. Колокол «Чугунной» церкви был музыкой слободы, его умилительно слушали в тихие летние вечера старухи, нищие и я. A по праздникам (мало-мальски большим) устраивались свирепые драки Ямской слободы с Чижевской или Троицкой (тоже пригородные слободы). Бились до смерти, до буйного экстаза, только орали: «Дай духу!». Это значит, кому-нибудь дали под сердце, в печенку, и он трепегал, белый и умирающий, и вокруг него расступались, чтобы дать ход ветру и прохладе. И опять шла драка, жмокающее месиво мяса…
…Потом наступило для меня время ученья — отдали меня в церковно-приходскую школу. Была там учительница Аполлинария Николаевна, я ее никогда не забуду, потому что я через нее узнал, что есть пропетая сердцем сказка про Человека, родимого «всякому дыханию», траве и зверю, a не властвующего бога, чуждого буйной зеленой земле, отделенной от неба бесконечностью… Потом я учился в городском училище. Потом началась работа. Работал я во многих местах, y многих хозяев. У нас семья была одно время в 10 человек, a я старший сын — один работник, кроме отца… Отец же, слесарь, не мог кормить такую орду…
Я забыл сказать, что, кроме поля, деревни, матери и колокольного звона, я любил еще (и чем больше живу, тем больше люблю) паровозы, машину, ноющий гудок и потную работу. Я уже тогда понял, что все делается, a не само родится…
Из писем Г. 3. Литвину-Молотову (1922)
…Я жил и томился, потому что жизнь сразу превратила меня из ребенка во взрослого человека, лишая юности. До революции я был мальчиком, a после нее уже некогда быть юношей, некогда расти, надо сразу нахмуриться и биться… Недоучившись в технической школе, я спешно был посажен на паровоз помогать машинисту. Фраза о том, что революция — паровоз истории, превратилась во мне в странное и хорошее чувство: вспоминая ее, я очень усердно работал на паровозе. Были во мне тогда и другие — такие же слова (из детского чтения):
В селе за рекою Потух огонек…
Эти стихи, Мария, сразу объяснили мне уют, скромность и теплоту моей родины — и от них я больше любил уже любимое. Позже слова о революции-паровозе превратили для меня паровоз в ощущение революции.
Чтобы что-нибудь полюбить, я всегда должен сначала найти какой-то темный путь для сердца, к влекущему меня явлению, a мысль шла уже вслед.
Из письма к жене M. A. Платоновой (1922)
Я шел по глубокому логу. Ночь, бесконечные пространства, далекие темные деревни и одни звезды над головой в мутной смертельной мгле. Нельзя поверить, что можно выйти отсюда, что есть города, музыка, что завтра будет полдень, a полгода весна. В этот миг сердце полно любовью и жалостью, но некого тут любить. Все мертво и тихо, все далеко. Если вглядишься в звезду, ужас войдет в душу, можно зарыдать от безнадежности и невыразимой муки — так далека, далека эта звезда. Можно думать о бесконечности — это легко, a тут я вижу, я достаю ее и слышу ее молчание. Мне кажется, что я лечу, и только светится недостижимое дно колодца и стены пропасти не движутся от полета. От вздоха в таком просторе разрывается сердце, от взгляда в провал между звезд становишься бессмертным.
