было, как руководителю культработы, только очертить границу круга будущего веселья. После того Харчеватых подошел к печному очагу и ударил топором по обгоревшим кирпичам, чтобы обрушить это безобразие, портившее будущий пейзаж.
— Что вы делаете? — испуганно спросил красноармеец, бывший дотоле безмолвным.
— Тут наш дом был, тут мой отец с матерью жили…
— А где ж они? Их теперь тут нету! — сообщил Харчеватых. — А неблаговидность эта нам ни к чему, она настроение нам портит!
— А зачем вы это все делаете, к чему вы тут хлопочете, когда у меня сердце болит? — тихо спросил красноармеец.
— Как зачем, как к чему? Вот тебе раз! — удивился Харчеватых. — Нам так, стало быть, нужно! Обгорелые дерева на корчевку, почву спланировать вровень в одну площадку, а сверху мы парк устроим: карусели, фруктовая вода, бой конфетти, ребята на баянах заиграют, кормленые девки придут и лодыри с ними — на отдых, на развлечение ума и развитие мускулов, и ты приходи тогда, если здесь еще будешь, — чего на домашней разрухе торчишь? — ну был дом с отцом, и нету его, — эка штука — дом с отцом! — другой со временем организуешь, без отца проживешь! — а сейчас ступай отсюда прочь, дай мне сообразить!
— А зачем, зачем же здесь парк культуры устраивать! — не понимая, спросил красноармеец. — Кругом же пустая степь, там свежая земля…
— Стало быть, что вот как раз так надобно, что именно тут, а там в степи нам неинтересно,
— подробно объяснил Харчеватых. — Чего тут горелому, побитому лесу зря находиться! Жителей здесь нету, и уж считай, что все про здешнюю местность навеки забыли…
— А я не забыл, — произнес красноармеец. — И забыть никогда не могу…
Старшине Харчеватых стало досадно, что постоянно и повсюду есть помехи его неотложным прогрессивным начинаниям:
— Ну ладно — не забыл! Памятливый какой! — дай вот все отсюда прочь уберем, всю эту природу, и ты все позабудешь: того места тогда, где сейчас стоишь, нипочем не найдешь: тут ферверок будет иль квас по кружке отпускать — от жажды. Нам наслаждаться пора! Понял теперь?
— Нет, — удивленно сказал красноармеец. — Я того не понимаю.
— Потом поймешь — не враз!
— Не пойму, товарищ старшина, — робко говорил красноармеец. — Если б я понял, я бы вам работать помог…
— Чего ты не поймешь? Я для тебя же и для вас таковых стараюсь! Ты хоть постепенно старайся понимать!
— Я стараюсь, — произнес красноармеец, — а никак не могу… По нашей области в прежнее время пески двигались, их ветер целыми тучами поднимал, товарищ старшина, и они у нас удобные земли губили, от них угодья плохо рожать начинали, вода в прудах иссыхала и реки мелели…
— Ну и что ж тут такого! — недовольно удивился Харчеватых. — Это вполне понятно!
— Потом у нас на летучих песках леса посадили, и пески угомонились, — говорил далее красноармеец. — Сосны выросли и стали на страже, как бойцы. А теперь опять растопчут танцами пески, и они полетят на хлебные поля…
— Что ж, я, что ль, буду тогда, по-твоему, виноват! — воскликнул Харчеватых. — Все одно тут лес замертво лежит!
— Нет, товарищ старшина, — ровным голосом говорил красноармеец, — лес этот живой, в нем новая поросль пошла, а деревья постарше тоже не все умерли, многие потом оживут, я здесь вырос и знаю — деревья валит буря, убивает молния, а они опять потом живут или у них дети бывают…
Харчеватых слушал, а сам улыбался знающим, довольным, обширным лицом:
— Так ты же чушь и невежество мне говоришь, отсталый ты человек! Ты приходи ко мне в четверг на консультацию — я тебе все объясню в целости. Ты науки и техники давно не знаешь! Теперь же нам песок дороже хлеба, может быть, нужен! Из песка же оконное стекло делают! А сколько нам нужно стекла? Да стекло это тоже еще мало дело. Из стекла теперь материю, шерсть и сукно готовят! Понял теперь? А в будущем и еще достигнут кой-чего — может, ты сам будешь еще варенье кушать из песчаного сырья… Песок разводить нужно, а не губить его! У тебя, я вижу, какое-то неверие во что-то есть!
И Харчеватых тут же начал ворочать тяжелый остаточный камень из-под фундамента избушки, изнемогая в усердии ради желанной цели.
— Ишь ты, дьявол, неподатливый какой!.. Смешно и забавно тут будет! Мороженое, компот в чашках, двор смеха в загородке. Я в больших довоенных населенных пунктах бывал
— в Москве, в Борисоглебске — и все там видел, все постиг, а теперь обратно свою науку стране отдаю… И тут же силомер будет и труба — на звезды глядеть: где, что и как там, отчего все произошло и куда потом денется; оказывается, мы все из тумана явились — так выходит по науке. А дальше — дальше еще лучше будет!..
Харчеватых возбудился от своего воображения и кричал тонким, но убежденным голосом из маленького рта, расположенного посреди большого, пространного лица, полный явственного представления о близком будущем времени.
— Дальше — вон видишь где — там буфет откроют: харчи, жидкие напитки, вафли, изюм, простокваша, блины, холодец, горячая говядина — что хочешь! Тут целый парад красоты будет, тут прелесть что такое начнется! А ты что стоишь? Говори — хорошо ведь получится?
— Хорошо, — коротко и задумчиво сказал красноармеец.
— А горелое, павшее дерево это тоже в дело пойдет, а золой и мусором мы овраги засыплем, — я всему найду свое улучшение… А сам я потом, если мне состариться когда- нибудь придется, сам я силомером здесь буду заведовать либо конфеты в бумажки заворачивать,
— легкая, чистая работа! Туда-сюда, и день прошел, и не уморился, и деньги заработал, и сыт по горло: везде же знакомство: и на кухне, и в буфете — где пирожок возьмешь, где жамку, где щей с ходу похлебаешь… Так и жизнь доживешь — незаметно, а приятно, в полный аппетит, культурно, с удовольствием, чувствительно и неутомимо вперед!..
И здесь Харчеватых, расшевелившийся всем своим вспотевшим туловищем, запел от радости песню затейников:
Однако Харчеватых не успел закончить эту песнь веселья, потому что он увидел начальника тыла армии, генерал-майора, стоявшего невдалеке и, наверно, уже издавна слушавшего его.
Генерал молча дышал тяжелым сердцем и ничего не произносил, ни осуждения, ни наставления. Харчеватых сейчас же явился на всякий случай перед лицом генерала и вытянулся, как следовало по службе, замерев дыханием. Генерал тихо плакал печальными слезами.
— Разрешите обратиться, товарищ генерал-майор!
— Обращайтесь, обращайтесь, старшина.
Харчеватых тут же сообразил, как нужно немедленно улучшить состояние генерала.
— Я больше не буду, товарищ генерал-майор… Я сейчас же подвину камень обратно на место, а всю поросль, что ошибочно, бессознательно я топором нечаянно повредил, я нынче же посажу обратно, и она еще лучше будет расти. А деревья, какие чуть-чуть я подсек, так я им ранки глиной замажу, они ничего не почувствуют. А что повалил я там одну иль две сосны — это нам на пользу пойдет, на кухню все равно топливо неминуемо нужно… Я теперь, товарищ генерал-майор, все ясно предвижу, что мне необходимо немедленно делать!
— А вот что нам с тобой надо делать, счастливый корнеплод, я не предвижу! — сказал генерал.
— Разрешите — я умру за отечество! — попросился Харчеватых.
Генерал отер платком лицо и задумался.
