И тогда старый Аким пошел домой. Где был большак, откуда он тронулся на шахты, теперь проходила железная дорога. Но Аким не поехал по железной дороге, а шел по обочине ее пешком.
В памятном месте он свернул с большака па деревню, где жила хромая женщина, некогда приютившая его, и сразу заблудился, не узнавая ничего. Он вошел в большой город, полный домов и богато живущих людей. Аким пошел по направлению к реке, по смутному воспоминанию, чтобы выйти на высокую поляну и оттуда добраться до своей деревни; там он оставил свое первое старое семейство — отца с матерью, братьев и сестер.
Реки не было. Он спросил у пожилого прохожего, где же река. Ему ответил прохожий, что реку давно впустили в трубу, а трубу зарыли в глубь земли…
Старик пошел далее по долгой улице, уставленной сплошь светло-желтыми, украшенными снаружи домами. Улица и после пересечения с рекой, схороненной в трубе, шла ровно, нигде не видно было той высокой поляны, посреди которой завивали венки в детстве Акима.
Старик миновал весь город и вышел на гладкий асфальтированный тракт. То место, где стояла его родная деревня, он не мог теперь обнаружить. Только печные углы из избы отца, может, лежат где-нибудь под фундаментом незнакомого дома. Аким воротился обратно в город, свернул в боковую улицу и вошел в попутный сад на площадь. Там он сел у фонтана и опомнился. У фонтана было прохладно, тихо, пахло дорогими посаженными цветами. Новые, сытые дети играли в горке песка за фонтаном; их сторожила молодая женщина с задумчивым лицом, одетая в белое платье с цветами; она ходила вокруг детей, занятых между собою, читала книжку, а иногда что-то говорила детям, наверно, делала им наставления.
Старый Аким подошел к задумчивой молодой женщине и спросил ее, полагая, что, может быть, он обознался, заблудился и пришел не на родину, а в чужое место:
— А вы не знаете, что тут раньше находилось, когда города не было?
— Знаю, — улыбнулась женщина ему в ответ. — Здесь были поля, леса, соломенные деревушки, а в них жили печальные, бедные люди.
— Верно, — согласился старик Аким и отошел от красивой молодой женщины.
Он вспомнил рожь и деревья, которые росли здесь в его детстве, сияющие летние дни, волнение зноя и трепетание теней древесных листьев на траве. В природе и в мире все это было и исчезло, но в нем, в человеке, ничто не забудется, пока он жив. Старик, варивший себе ужин у деревянного сельского моста, и женщина-хромолыдка, которой Аким не успел принести в подарок шерстяной полушалок, давно отжили на свете, но они существуют в чувстве и памяти старого Акима как любимые и бессмертные.
— А ну, пойди сюда! — сказал Аким задумчивой женщине в белом платье с цветами.
Девушка молча и вежливо подошла.
— Ты чья? — спросил ее старик. — Давно здесь живешь или пришлая?
— Я родилась здесь, — ответила девушка. — Я дошкольница, в детском саду работаю, я Надя Иванушкина. А вы?
— Я рабочего класса, а родился тут, только давно уже, в старинное время, когда тебя не было.
— Меня не было, — согласилась Надя Иванушкина. — Я недавно живу: девятнадцать лет.
— А я уж в твои годы стариком почти был: на шахтах давно работал, женился и сын у меня рос, а мальчишкой в тюрьме отсидел — не в последний раз.
— А ваш сын здесь живет? — спросила Надя.
— Нет, не живет, — сказал Аким. — Я пришел один… Ступай занимайся с детьми.
Надя еще постояла возле Акима в стеснении и неловкости, а затем отошла к малолетним детям.
Старому Акиму она не понравилась, поэтому он и подозвал ее к себе, но не стал обижать.
Прежние люди, умершие и старые, должны были жить печальными и бедными в нищих жилищах, чтобы эта Надя Иванушкина могла легко работать, быть красивой и задумчивой, одеваться в белое платье с цветами, жить в каменном доме и есть сытную пищу на обед и на ужин. Прежние люди не жалели себя — даром родились, даром померли. А эти — ишь какую жизнь себе выдумали!
Старый Аким раздумался, загоревал, сморился и уснул; он сидел на скамье, склонив голову на руки, окруженный благоухающими цветами, обдуваемый прохладой фонтана, в тишине распустившегося всеми листьями сада.
В сумерках он проснулся. Детей у фонтана не было, их, наверное, развели по домам. Но Надя Иванушкина сидела теперь одна в отдалении от Акима. Старик поглядел на нее и опять закрыл глаза.
Надя по своей воле подошла к дремлющему старику.
— Дедушка, — сказала она, — вы к кому приехали?
Аким открыл глаза на нее.
— К тебе в гости, — осерчал он.
— Ну пойдемте, — согласилась Надя Иванушкина.
Старик поднялся. «Все одно, — подумал он, — пойду погляжу».
Надя жила недалеко — в чистой, убранной комнате. Она приветила старика и налила для него в тарелку супа с мясом.
— Ешьте, — пригласила она. — Я уже обедала.
— Замужняя? — спросил Аким.
— Нет еще. Одна живу, — сказала Надя. — Сейчас я вам второе подогрею.
— Грей, — сказал Аким. — А где я спать буду, у тебя одна кровать?
— На ней вы и будете спать, — решила молодая хозяйка. — А я на полу себе постелю. Я привычная, я на постройках работала, в общежитиях и в бараках жила, всего повидала.
Старик всмотрелся в эту девицу.
— Ишь ты! — произнес он.
Отобедавши, Аким сразу лег в мягкую постель на ночлег. Усталый и старый, он долго, однако, не мог уснуть — привык маяться. Надя уже давно спала на узком ковре на полу, сжавшись по-детски под простыней.
Среди ночи старик захотел вдруг пить.
— Хозяйка, дай пить! — шумно сказал Аким.
Надя сейчас же поднялась, чуткая, как неспавшая, сходила в одной рубашке на кухню и принесла оттуда стакан воды, а потом опять легла.
Напившись, старик уснул и во сне стал плакать, точно в нем освободилась опечаленная, измученная за долгую жизнь душа. Он не видел сновидений и не чувствовал страданий, но ему становилось все легче и легче, сон поглощал его глубже, он отдыхал; Аким не знал, что он плачет.
На рассвете старик проснулся. У его изголовья сидела Надя и утирала ему слезы своей ладонью.
— Успокойтесь, — говорила она, — вы давно плачете?
— Не чувствую, — сказал Аким.
— Ну, теперь проснитесь и успокойтесь, — попросила его молодая хозяйка и поцеловала Акима в лоб. — Я понимаю.
Старик привлек к себе Надю, сжав ее голову руками.
— Прежние люди забыты, они умерли, а избы их сопрели, — произнес Аким. — Но ты не хуже их, ты должна быть лучше.
— Мы лучше, — доверчиво сказала Надя.
— Я помню их, ты запомни меня, а тебя запомнят, кто после тебя народится, те будут неизвестные — еще лучше тебя, — говорил старый Аким. — Так и будет жить один в другом, как один свет.
Надя слушала старика. Аким умолк. Ему теперь было уже привычно жить здесь — в чужом городе на месте родной деревни. Перед ним был все тот же знакомый с малолетства вечный человек, только моложе хромой старухи и счастливее ее.
— Я завтра буду готовить, — сказала хозяйка. — Мне на работу сегодня идти.
— Готовь, чего же нам ждать, — ответил Аким.
— Дедушка, а отчего вы плакали ночью? — спросила Надя.
Старик ничего не сказал. Он не помнил, что плакал. Надя задумалась.
— Вы жили, должно быть, плохо. Ушли далеко и всех забыли, пришли к нам — и нас не узнали. А забытые без вас все умерли, а ночью они пришли к вам в сердце. Но теперь их никого нет, не плачьте, теперь одни мы живем…
