странными и слишком простыми жителями. Он загроможден миллионами никому не нужных предметов, к каждому из которых приложен огромный список правил, напрочь исключающий случайное его применение ну хоть к какойнибудь пользе.
А потом оказалось, что идти прямо — это значит ходить по кругу, потому что правая нога длиннее левой. С тех пор я и петляю по этой замусоренной равнине, путая следы, уверяя, что знаю дорогу и стыдясь признаться в том, что никто за мной, на самом деле, не гонится…
А начиналось всё, конечно же, совсем не так.
Я стоял на желтой улице, похожей на выцветший фотоснимок. Мир застенчиво втиснулся в узкую полоску цветов от бледно-желтого до светло-коричневого. Он еще не затеял нагло буреть или багроветь, в нем еще не было черного и белого. Сейчас, через много-много лет, он опять возвращается туда же. Или мне это только кажется, потому что очень хочется?
Тогда я еще не знал, сколько мне лет, это было несущественно. Я пришел оттуда, где время ничего не значит.
И только когда я сделал первый шаг, с тоскливым скрежетом дернулся чугунный механизм, который отныне будет перекидывать меня с шестеренки на шестеренку в своих липких от древней смазки внутренностях. И только одна надежда — что однажды он вытолкнет меня в счастливое окошко, где под ногами синее небо и синие горы, и синее море, и золотой-золотой песок, и я проору свое «куку» ровно двадцать четыре раза, потому что наступил новый день…
И прыгну вниз, чтобы разбиться вдребезги на мягкой шелковой траве, зная, что это ровно ничего не означает, и после короткого взрыва в голове я снова буду стоять на желтой улице. Я опять забуду всех, кого любил, и только однажды, выйдя покурить, буду долго морщить лоб, не понимая, что такого интересного в этой женщине с нагло-коричневым ртом. И только мутная тоска подскажет, что все опять умрут в конце неизбежной истории.
Бесконечные круги, круги внутри кругов, и правая нога по-прежнему, длиннее левой, и нет никакого выхода. Ну давайте попробуем ступать левой ногой длиннее, чем правой. Нет, не получается. То есть, получается, пока помнишь, но нельзя же об этом помнить все время.
Я устал, безнадежно устал тысячу лет назад. Зачем меня опять заставляют ходить по этому кругу? Отпустите меня, пожалуйста. Нет, не отпустят, конечно.
Ласковые феи, шушукаясь, строятся в хихикающие парочки для очередного торжественного приветствия под руководством невозможного на этой жаре Деда Мороза в душной колючей бороде на голое тело. На феях, от фальшивой нежности, запотевают очечки на склерозных шнурках, выдернутых из пинеток младенцев, задушенных в объятиях. И каждая фея держит в лапке кулечек, узелочек, открыточку со стишком или целомудренный конвертик без адреса — «купи себе, что сам захочешь»… Потный Дед Мороз молодецки взваливает на горб густо накрахмаленный в позапрошлом году мешок — сунь руку и вынь то, что на ощупь понравится, всё твоё. Но только одна попытка, хо-хо-хо! (Ах, вот оно — настоящее, тяжелое и литое, как пистолет Макарова… Ну да, конечно же, это мясорубка.). Мы ждали, мы так тебя ждали! Потому что все, кто пришел раньше тебя, уже выстроены в колонны, разбиты невидимым врагом, высосаны и уложены в штабеля. С них уже нечего взять. Утю-тюсеньки, какой холёсенький!
И только злую фею никто не позовет на праздник, да она и сама бы не пришла, потому что лучистые старушки, промокнув голубенькие глазки, разбредутся кивать носом над клубками серой пряжи. А ей еще вести и вести этого мальчика за ручку до тех пор, пока он не научится ходить сам, а потом бить его по лапам до тех пор, пока он не научится их правильно протягивать. И в конце концов, оказаться однажды просто старой старушкой, запыхавшейся на лавочке от его такого понятного желания нестись галопом, чтобы захапать всё, что находится в пределах предполагаемой досягаемости. И тяжко дышать на этой лавочке, наблюдая всё менее восторженно описываемые им круги, чтобы однажды достать из растрескавшегося ридикюля нехитрые причиндалы и торжественно появиться из-за угла с раскладной картонной косой…
Милая, милая старушка. Она всех нас любит. Сколько нас было? Сколько нужно любви на всех? а мы от нее отмахивались, мы не помнили о ней, сидящей на забытой скамеечке в забытом городе. И никто из нас не узнает её на последнем нехитром маскараде.
«Отпустите меня. Отпустите меня. Я хочу домой. Я хочу домой» — повторяю я снова стоя на желтой улице. Ну что вам с меня взять? У меня уже ничего не осталось. Вы опять хотите пропустить меня через эту мясорубку любви и ненависти, плюнуть мне в морду правдой, посмотреть, как я в десятитысячный раз стану корчиться… Не надоело? Я не понимаю, почему вам это еще не надоело. Вы — как злые дети, которые никогда не устают повторять одну и ту же глупую шутку.
Бабушка, ну где ты там? Давай в этот раз сделаем всё покороче.
Когда я вернусь, пусть будет шесть часов дня.
За что нас так не любят женщины
Вероятно, этот труд следовало озаглавить: «За что меня так не любят женщины», но я подумал, что, хотя комбинаторика человеческих архетипов достаточно велика, она все же не безгранична и почти наверняка есть ещё на свете хотя бы один бедолага, которого женщины не любят по тем же причинам. Увы, сам я с этим бедолагой не знаком, поскольку всех известных мне мужчин женщины любят практически беспрерывно и огромными толпами, зная при этом свое, единственно правильное, место подавальщиц закуски и безотказных потребительниц их неиссякаемого мужского либидо. К вам, уважаемые счастливцы, это «мы» ни в коем случае не относится. Представляю, как смешно будет вам читать это узкоспециализированное исследование.
Кроме того, употребляя термин «женщины», я, безусловно, подразумеваю только тех из них, кого знаю лично. к сожалению, я пока знаком не со всеми из ныне живущих женщин, хотя и продолжаю очень активно работать в этом направлении.
***
Итак, за что же нас так не любят женщины?
Практически единственный способ добиться хотя бы кратковременного оживления любви — это исчезнуть навеки. Для этого совсем не обязательно, и даже противопоказано, вешаться на трубе в ванной (женщина скажет: «Ну и дурак», и будет совершенно права), достаточно теплого прощания с выражением, по возможности, искренней благодарности за счастливо проведенные минуты и пожелания успехов в дальнейшей жизни. Важно при этом всегда помнить, что десять Станиславских в подметки не годятся даже самой захудалой женщине, поэтому умышленное расставание с целью пробуждения любви заранее обречено на полный провал, ибо ничего, кроме смеха и раздражения, не вызовет. Нужно действительно расставаться навеки.
Проблема тут в том, что где-то на четырнадцатом прощании вам самому будет крайне сложно поверить в серьезность происходящего.
Им постоянно нужно иметь поблизости существо, несущее прямую ответственность за все происходящие с ними безобразия и являющееся прямым виновником печального несовершенства этого мира. Кто-то ведь должен понести наказание, если их облила грязью проезжающая мимо машина?
Трагедия одинокой женщины состоит в том, что в ее жизни нет торжества справедливости, и некому ответить за творящиеся вокруг преступления.
Это два краеугольных камня нелюбви женщин к нам. Остальное — не более чем кирпичи, но всегда нужно помнить о том, что в женской постройке нет ни одного кирпича, который можно было бы вынуть без опасности быть немедленно и безнадежно погребенным под рухнувшими стенами. Посему никакой иерархии нижеприведенных причин не существует.
Действительно — что может быть хуже неизменной собачей преданности в глазах, назойливых
