дверь могла бы заполнить его и на каких петлях или шарнирах она бы держалась, чтобы каждый входящий или выходящий мог бы свободно ее распахивать и закрывать. В последний раз предусмотрительно обшарив взором местность и убедившись, что долина по-прежнему неподвижна, он, очертя голову, ступил в проем и зажмурил глаза, привыкая к освещению более слабому, чем золотое сияние, оставшееся за спиной.
Впрочем, там, внутри, тоже был свет. Но совсем иной: бедный, призрачный и зеленоватый. Он исходил из пола, стен, потолка. И яркости вполне хватало, чтобы не оставить в помещении ни единой тени. Он потянул носом, когда органы чувств освоились в незнакомой обстановке: доносился сильный запах озона, смешанного с другими, неопределенными ароматами.
Справа и слева высились тысячи футов гигантских ярусов из прозрачных ящиков. Он подошел к ближайшему справа и внимательно изучил содержимое. Это были кубы примерно в ярд высотой, широкие и достаточно просторные, сделанные из материала, напоминающего наблюдательный купол корабля. Каждый из ящиков-аквариумов содержал три-четыре дюйма суглинка и высаженный в него кристалл. Двух одинаковых кристаллов, естественно, не было, одни попадались куцые и ветвистые, другие – большие и неописуемо сложные.
Погруженный в раздумья, он обошел ряд монстров, за ним обнаружил следующий, устроенный подобным же образом, и еще, и еще. И все – с кристаллами. Число и многообразие экспонатов повергли его в смятение и головокружение. Стив смог осмотреть лишь два нижних ряда из каждого штабеля, но они возвышались ряд за рядом над его головой и заканчивались почти у самого потолка, на высоте крыши. Общее количество клеток не поддавалось определению. То же самое находилось и слева. Тысячи и тысячи кристаллов. Присмотревшись внимательнее к одному превосходному экземпляру, он заметил, что на ящике приклеен небольшой, едва видимый ярлык, усеянный точками и гравированный ромбовидным завитком. Тщательный осмотр выявил, что поверхности всех клеток были отмечены схожим образом, отличаясь лишь количеством и узором точек. Несомненно, это был какой-то код, используемый в целях классификации.
– Оронский музей естественной истории, – произнес Стив почти благоговейным шепотом.
– Говор-рю тебе – это обр-реченный рейс, – вскрикнула Лаура с некоторой яростью, затем осеклась, ошарашенная собственным эхом, многократно отразившимся органными тонами: – Обречен-ный… обреченный…
– Священный Дым, да можешь ты помолчать! – прошипел Стив. Он пытался не спускать глаз с проема и одновременно оглядывался по сторонам. Однако голос его заглох в отдалении, так и не вызвав появления кого-то, желающего выяснить причину вторжения.
Стив торопливо пересек проход к следующему ряду экспонатов. Здесь были выставлены те самые желеобразные лепешки. Маленькие, размерами с циферблат наручных часов, несколько тысяч, и все – разные. Ничто не указывало, что они были живыми.
Обходя третью секцию, а также четвертую и пятую, он преодолел около мили пути по коридорам удивительного здания. Стив прошел мхи, лишаи и папоротники, все засушенные, однако чудесно сохранившиеся, и уже был готов переступить порог секции шестой – растений. Впрочем, похоже, он сбился со счета. В шестом ряду были жуки, в том числе и мотыльки, бабочки и еще какие-то странные незнакомые насекомые, напоминающие покрытых хитином колибри. Там не было ни единого экземпляра представителя благородного рода Scarabeus Anderii – в любом случае, если бы очередь дошла и до него, ему пришлось бы занять полку где-нибудь далеко выше этажом. Или пустая коробка еще ожидала жука?
Кто же сделал все это? Нет ли места среди этих ящиков и для него? И для Лауры? Он представил себя, застывшего навечно, окостеневшего, скрючившегося на корточках где-нибудь в семнадцатом ящике двадцать пятого ряда десятого яруса в какой-нибудь секции млекопитающих, с аккуратной табличкой, где в точном наборе точек выражено все отношение к нему – частице мироздания. Отвратительная вышла картина. Мурашки пробежали по спине при одной мысли о такой участи.
Выискивая неизвестно что, он все глубже проникал в глубины грандиозного помещения. Ни души, ни звука, ни следа, только этот вездесущий, все заглушающий запах и незыблемое мерное освещение. У него было чувство, что это место часто посещают, но всегда ненадолго. Не притормозив, чтобы присмотреться к деталям, которых и так уже накопилось сверх меры, он прошел громадный ящик, содержавший существо, сильно схожее с носорогом, только вот голова у него была бизонья, затем другие клетки – размерами еще больше, с такими же крупными экземплярами и соответствующими табличками.
Наконец он обошел ящик, занимавший половину ширины коридора. В нем хранился прадед всех деревьев и прапрадед всех без исключения гадов. Как раз за этой монументальной стеклянной коробкой высились пятисотфутовые стеллажи с металлическими полками, каждая с кнопкой в полированной двери, и каждая украшена загадочным орнаментом точек.
Собравшись с духом, он нажал кнопку ближайшей полки. Дверца отъехала в сторону со звонким щелчком. Содержимое шкафчика разочаровало: он был забит прозрачными полосками, усеянными точками.
– Суперкаталог, – восхищенно прошептал Стив. – Старик профессор Джанкин отдал бы правую руку на отсечение ферулой, чтобы оказаться здесь.
– Правую руку, пр-равую р-руку, – пробормотала Лаура низким, неуверенным голосом.
Он снова метнул в нее непонимающий взор и укоризненно покачал головой. Она вновь заволновалась, захорохорилась, выказывая быстро возрастающие признаки беспокойства.
– В чем дело, цыпа?
Она клюнула его в ухо и обратила сверкающий взор в направление входа, взволнованно переступая по его плечу. Хохолок ее приподнялся: перья на шейке встопорщились в широкий воротник. Испуганное квохтанье раздалось из ее музыкального клюва, и она чуть не заползла за пазуху его космолетной куртки.
– Проклятие! – вырвалось у Стива. Он ринулся в сторону, промчался за шкафы и наконец заскочил в коридорчик ярдов десяти шириной. Ружье было уже наготове, и палец лежал, как полагается, на спусковом крючке, меж тем как Стив продолжал смотреть перед собой, свободной рукой поглаживая Лауру. Она прильнула к нему, терлась головкой в самые чувствительные участки шеи и вообще пыталась спрятаться под его широким подбородком.
– Спокойно, дорогуша, – шепнул он. – Только держи себя в руках, не бросай Стива – и все будет в порядке.
Она покорно притихла, но он чувствовал, как трепещет ее тельце, готовое взорваться от нового приступа страха. Его сердце тоже забилось чаще – в унисон ей, хотя он не мог ни видеть, ни слышать ничего, оправдывающего страх.
Пока он так наблюдал и выжидал в абсолютной тишине, освещение стало прибывать – зеленоватые тона сменились золотыми. И внезапно он понял, что приближается. Стив знал, что это. Он присел на корточки, стараясь сделаться маленьким и незаметным. Теперь его сердце само собой начало трепыхаться в груди, и никакой рассудок не мог охладить его до нормального, мерного биения. Общее и жуткое спокойствие приближающегося было невыносимо. Сокрушающие удары увесистой стопы или копыта были бы сущим утешением по сравнению с этим. Колоссы не имеют права красться, как призраки.
И вот золотое сияние восстало, окончательно растопив зеленое излучение, исходившее с пола, отчего мириады ящиков тут же вспыхнули всем великолепием стеклянных граней. Сияние усиливалось до блеска золотого неба и даже превосходило его яркостью и жаром. Оно проницало, затмевало все мысли и чувства, не оставляло ни краешка темноты, в которой можно было спрятаться, никакого приюта для крошечной твари по имени человек.
Оно полыхало, точно встающее над горизонтом солнце или же нечто, извлеченное из самого солнца, и это излучение повергало коленопреклоненного наблюдателя в смятение. Он яростно боролся, чтобы вновь обрести владычество над своим умом, приструнить его, подчинить собственной воле – но тщетно.
По его вытянувшемуся лицу струился пот. Стив уловил краешек отблеска колонны, появившейся между рядами центрального прохода. Он увидел слепящую нить полированного золота, в котором мерцала чистая белая звезда, затем неистовое кипение, казалось, заполнило его череп, и он взорвался облаком крошечных пузырьков.
Все ниже, ниже и ниже плыл он сквозь мириады пузырей, водоворотов и брызг, фонтанов радужной пены, что сверкала и переливалась всеми вообразимыми цветами. И все это время его сознание
