Эрик Фрэнк Рассел
Ультима Туле
Корабль, содрогаясь рябью, вынырнул из гиперпространства и застыл. Холодом металла отливала его поверхность. Бледные призраки сорока главных реактивных двигателей наконец обрели конкретность. Они стали твердыми, образуя счетверенное кольцо дюз, готовых выстрелить столпами огня длиною в восемь миль.
Лаудер вглядывался сквозь носовой иллюминатор переднего обзора и протирал глаза. В этот раз взгляд его задержался дольше обычного – намного дольше. Дрожащая рука нащупала бинокль. Но и мощные линзы здесь не помогали, так тряслись руки. Он отложил оптику и снова протер глаза.
– Что это тебя так гложет? – Сантел уставился на него в упор. – Что-то не так?
– Еще бы.
Слова его заставили Сантела встревожиться, он поскреб длинными пальцами в рыжем загривке, подошел к иллюминатору и уставился наружу.
– Как картинка? – спросил его Лаудер.
– Не может быть!
– Ха! – изрек Лаудер.
Сантел воззрился в бинокль, пристроив локти на толстую оправу иллюминатора.
– Ну, как? – поощрил Лаудер, которому не терпелось узнать мнение товарища.
– Не может быть! – остался при своем Сантел.
– Глазам не веришь?
– Первое впечатление может быть обманчивым.
– Мы заблудились, – Лаудер сел, уставясь невидящим взором в ботинки. Его осунувшееся лицо исказилось отчаянием. – Заблудшие души в колодце кромешной тьмы.
– Заткнись!
– В детстве я как-то засунул три мухи в одну бутылку. А потом заткнул пробкой. Вот так и мы теперь- точно мухи в бутылке…
– Заткнись! – гаркнул Сантел громче прежнего и встряхнул рыжей всклокоченной шевелюрой. Он снова бросил взгляд за стекло иллюминатора. – Я поговорю с Вандервееном.
– Потом я бросил бутылку в озеро. С той поры минуло тридцать лет, несколько мушиных веков. В озере холодном и темном, без берегов. Они, может, все еще там. Там еще, понимаешь. Все там же, под пробкой.
Включив интерком, Сантел проронил в микрофон несколько слов хриплым, надтреснутым голосом.
– Капитан, тут что-то не то. Вам бы лучше прийти да посмотреть.
– Я и отсюда прекрасно вижу, – пророкотало в динамике.
– Ну?
– Здесь четыре окна в навигаторской. Как раз чтобы наблюдать. Я увидел.
– И что вы думаете?
– Ничего.
– Потерялись, – бормотал Лаудер. – Сгинули бесследно, будто нас никогда и не существовало. Еще одна строка в списке пропавших кораблей. Память, что блекнет с годами, пока наконец не улетучивается окончательно.
– Из ничего можно получить только ничего, – сказал капитан Вандервеен. – Кто это там бредит?
– Лаудер.
– А кто еще может быть? – прокричал Лаудер в динамик. – Здесь только мы трое, и больше – никого. Плечом к плечу – и в кошмарном одиночестве. Всего – трое. Вы, я и Сантел.
– Как же трое могут быть в одиночестве? – спокойно спросил Вандервеен. – Одиноким может быть только один мужчина или женщина, один ребенок, в конце концов.
– Женщин мы теперь вообще больше никогда не увидим. – Костяшки пальцев на судорожно сжатых кулаках Лаудера побелели. – И насчет детей – тоже… никогда не узнаем, что это такое.
– Полегче, – посоветовал Сантел, глянув на него.
– Еще осталась четверть тралианского энергосплава во втором двигателе, – донесся командирский бас Вандервеена. – Дадим двойной толчок. Через минуту буду у вас.
Лаудер тяжело дышал. Через некоторое время он произнес:
– Прости, Сантел.
– Все в порядке.
– Мне что-то не по себе.
– Понимаю.
– Ты не понимаешь. – Он поднял левую руку и продемонстрировал перстень с печаткой. – Она подарила мне его два месяца назад. Я преподнес ей закаленные опалы с Проциона Семь. Мы собирались пожениться – в самом скором времени. Этот рейс должен был стать для меня последним.
– Вот как! – Брови Сантел а чуть приподнялись.
– И он станет моим последним рейсом.
– Ну, ну, – утешительно пробормотал Сантел.
– Моим самым последним – навеки. Она может ждать, листать календарь, обыскивать космопорты, просматривать списки прибывших, надеяться, молиться. Она состарится, она поседеет в ожидании новостей. Или найдет себе другого. Который вернется к ней, улыбаясь, с подарками. – Рука его бессильно опустилась. – Дай-ка мне еще разок эту посудину. – Он сделал несколько продолжительных глотков, поднес бутылку к глазам, пристально вглядываясь сквозь темное стекло. – Мухи, вот кто мы.
– Твое детство наносит удар через года, – вынес диагноз Сантел. – Не стоило тебе делать этого.
– А ты, ты разве никогда не сажал мух в бутылку?
– Нет.
– И крылышки, крылышки никогда не обрывал, наблюдая их мучения?
– Нет.
– Счастливый человек.
– Похоже на то, – Сантел сухо кивнул в иллюминатор.
В рубку протиснулся Вандервеен – дюжий мужчина внушительной комплекции с шикарной окладистой бородой.
– Стало быть, посмотрели в окна, и пейзаж вам не понравился. – Вандервеен был, вероятно, единственным повидавшим виды звездным волком, который упорно называл иллюминаторы окнами. – Смотрите, значит, только через эти, а через другие не желаете. Не глупо ли?
Они отреагировали достаточно энергично.
– А вы, вы видели что-нибудь, капитан?
– Ничего. Во всех окнах – то же самое. Пустота кромешная.
Они вздохнули, разочарованные вконец.
– Осталось только одно неисследованное направление, – продолжил он. – С кормы. Пусть кто-нибудь из вас примерит скафандр и попытает счастья. Через носовой шлюз идти не стоит – основные двигатели давно остыли, и с тыла обзор открыт.
Сантел облачился без посторонней помощи. Они лишь помогли установить шлем и туго затянули болты. Скафандр ожил, зашевелился – и покинул помещение.
Каждый его шорох эхом раскатывался по кораблю, передаваясь с некоторым усилением. Стук тяжелых магнитных подошв. Шум двигателя за дверью воздушного шлюза. Тонкий пронзительный свист воздуха, выкачанного, прежде чем космонавт откинул трап у камеры внутреннего сгорания. Шелест скафандра по обшивке: удаляющийся, затем – приближающийся. Все те же звуки – только в обратном порядке.
Он вернулся. Ответ им был известен еще прежде, чем оказался сдвинут последний болт головного
