будет как можно сильнее сокращено…
Не маленькой Дании тягаться с могучей Российской империей; условия Екатерины принимаются, братья и сестры несчастного императора, давно уже взрослые люди, получают разрешение выехать в Данию. И вот тут-то оказывается, что разговаривать с окружающими они не могут! Не только датского языка, но и немецкого они не знают — этому языку их было запрещено учить. Говорить по-русски, через переводчика? Но и русские переводчики НЕ ПОНИМАЮТ детей несчастной Анны Леопольдовны.
Сами-то эти бедняги искренне убеждены, что разговаривают по-русски, но учили-то их языку солдаты и унтер-офицеры, набранные из архангельских деревень и мелких городков. Эти люди общались на наречии, которое принято считать диалектом русского языка… И этот диалект так отличается от литературного русского языка, что общаться между собой люди, владеющие этим «диалектом» и русским языком, не способны…
Напомню, что русский человек вполне может разговаривать с украинцем или сербом, который ни слова не знает по-русски: хотя бы общий смысл сказанного понятен. Автор лично присутствовал на докладе, который читал этнический серб на сербском языке, а слушали его русские ученые… Было вполне понятно практически все сказанное, и после доклада завязалась оживленная дискуссия на двух языках. Значит, в XVIII веке два «диалекта» русского языка различались между собой значительно больше, чем в наше время различаются русский и сербский языки.
Пока что мы говорили только о самом простом владении языком: о возможности на нем говорить, и только. Научиться говорить на русском языке XVII века так, чтобы не вызывать насмешки, будет непросто. Уж конечно, никакие шпионские штучки с попыткой выдать себя за русского никак не пройдут — с первой фразы все поймут, что вы иноземец.
С начала XVIII века язык русских европейцев начал отличаться от языка туземцев. К концу XVIII столетия он вобрал в себя множество заимствований из немецкого, латыни, французского, голландского, английского. Не будем о грустном: о дворянах, которые буквально разучились говорить на родном русском языке, для которых французский стал привычнее и роднее.
Но даже не обсуждая таких крайностей, заметим: русский человек говорит, используя слова, которых не было в языке московитов… и нет в языке русских туземцев XIX века. Бутерброд, горизонт, бифштекс, циркуль, патруль, офицер, фамилия, медицина, шофер, бензин, одеколон… В общем, такие слова перечислять можно долго, очень долго. В нашем языке они есть, но в языке русских туземцев их не было.
А в языке туземцев были слова, пришедшие из Византийской империи, из церковнославянского, и почти забытые в русской европейской среде.
К середине—концу XVIII века русский народ явственно разделяется на два… ну, если и не на два народа в подлинном смысле, то по крайней мере на два, как говорят ученые, субэтноса. У каждого из них есть все, что полагается иметь самому настоящему народу — собственные обычаи, традиции, порядки, суеверия, даже свой язык… Ну, скажем так, своя особая форма русского языка.
Каждой из этих двух форм русского языка можно овладеть в разной степени. Барышня-крестьянка, Лиза Муромцева, достаточно хорошо владеет «народной» формой русского языка — по крайней мере достаточно хорошо, чтобы Алексей Берестьев действительно принял ее за крестьянку.[77]
Самого Алексея она уличала: «Баешь не по-нашему».
Алексей действительно «бает» совсем не по-крестьянски. Простонародное слово «баять» никак не может произнести дворянка! Парень убежден на сто пудов…
…Но будь на его месте крестьянский парень, он легко разоблачил бы Лизу. Ведь сойти за «настоящего англичанина» в России и в самой Англии — как говорят в Одессе, «две большие разницы».
Ведь русские туземцы не только употребляют другие слова… Они произносят совсем другие звуки! Вряд ли Лиза могла говорить на крестьянском языке без акцента.
Она говорит и ведет себя, как иностранка. Ведь для нее все обороты речи, употребляемые в обличье Акулины, — это не «настоящий» русский язык, использование его — только девичья игра, увлекательная, пряно-рискованная. Девушка прекрасно знает, что «на самом деле» по-русски говорят совсем не так.
И дело ведь не только в языке. Другие привычки, другие движения тела, языка и души. Другая память, в том числе память о детстве.
По крайней мере народовольцев, «идущих в народ», крестьяне разоблачали сразу же, и разоблачали именно так, как ловят незадачливых шпионов: по неправильному ношению одежды, по бытовым привычкам, по незнанию характерных деталей. И конечно же, по языку.
У Николая Семеновича Лескова описана его собственная бабушка, которая свободно произносила такие сложные слова, как «во благовремении» или «Навуходоносор», но не была в силах произнести «офицер» иначе, чем «охвицер», и «тетрадь» иначе, нежели «китрадь». То есть, называя вещи своими именами, эта туземная бабушка цивилизованного Н. С. Лескова говорила по-русски с акцентом. Сама она была русская? Несомненно! Но ведь и образованный человек, пытаясь говорить на «народном» языке, тоже говорит с акцентом. Он, выходит, тоже иноземец?
Даже в начале XX века в двух русских языках сохранялся разный звуковой строй. Сохранилась история уже 1922 года: колчаковский офицер под Красноярском отстал от своих, заболел тифом. Выздоровев, он бежит в Китай, в Русскую Маньчжурию. Переодевается крестьянином, отпускает бороду и от работы к работе идет на восток. После долгих странствий доходит он до Амура и видит на реке рыбаков….
— Добрые люди, перевезите меня!
— Садись, барин.
— Что вы! Что вы! — пугается несчастный. — Я такой же крестьянин, как и вы!
— Не лги нам, барин, — смеются мужики, — ты говоришь не по-нашему.
— Я говорю те же самые слова…
— Говоришь те же, а выговариваешь иначе…
То есть у барина — акцент, и крестьяне прекрасно улавливают этот акцент {7}.
Петербург с самого начала застраивался в европейском стиле. С середины—конца XVIII века и другие русские города украшены особняками в стиле классицизма, барокко, романтизма… Сохранившиеся в Москве сооружения этого типа красивы, интересны, благоустроенны.
«Доходные» дома XIX — начала XX веков, в которых сдавались квартиры, поскромнее. Только для верхушки интеллигенции доступны дома с резными каменными скульптурами и колоннадами у входа, с привратниками и с водопроводом, ванными комнатами, а к концу XIX века — с туалетами. Но и скромные дома для рядовых интеллигентов или рабочих с квалификацией, верхушки мастеровых и купцов — явно европейские дома.
Эти дома выглядят как европейские, внутри них — европейская же планировка, и обставлены они тоже по-европейски, только богаче или беднее.
Но 99 % населения России в конце XVIII века, 90 % в середине — конце XIX, 80 % в начале XX живут в совершенно других домах: в деревянных избах, построенных так же, как это делали в Московии.
Представление о таких домах дают музеи-заповедники деревянного зодчества в Суздале или под Новгородом. Это избы разных размеров, на Севере бывают и в два этажа.
Избы красивы, соразмерны, украшены резьбой; в них прохладно летом и тепло в зимнюю стужу.
Но распланированы они совершенно непривычно для нас. Традиционная русская изба не разделена на разные комнаты, основное место в ней занимает русская печь. На печи можно спать, к ней пристроены деревянные полати для сна.
В избе почти нет знакомой нам мебели. То есть стол и скамейка — это родные, что называется, предметы. Хуже то, что в доме почти ничего другого нет… Не только шведской стенки или удобного современного кресла; не только нет дивана, на котором можно было бы свернуться и подремать после обеда — изобретение этих обычнейших предметов таится в дали не познанных еще времен.
