Мой муж – коммунист!

кончилось. Он полетел бы к чертям собачьим.

– Прогрессивная партия объявила о номинации в качестве кандидатов на важные государственные посты стольких негров, сколько не выдвигала ни одна другая партия в американской истории, – в списке Прогрессивной партии было пятьдесят негров на важнейшие должности! Такие, на которые негры никогда даже не претендовали, не то что не занимали! И это называется бросить свой голос псу под хвост? Черт побери, но это издевательство над вашим собственным здравым смыслом, не говоря уже о моем. И ведь вы не одиноки в этом – ну что вы, негры, за люди, ну хоть бы подумали, что делаете!

– Вы уж меня простите, но человек, который проигрывает так, как этот ваш – как его?… Такой человек ничего для нас сделать не может. А нам ведь тоже как-то жить надо.

– Да ведь эти-то тоже ничего не сделают. Да ладно бы еще, если б ничего. Ведь вы своим голосом вновь привели к власти людей, которые дадут вам сегрегацию и несправедливость, суды Линча и имущественный ценз на участие в выборах – вот, что они для вас сделают, и надолго, на всю вашу жизнь. И на всю жизнь Марвы. Да что там – на всю жизнь еще и ее детей. Скажи ей, Натан. Ты ведь знаком с Полом Робсоном! Он знаком с Полом Робсоном, Уондрус. Как я понимаю, это величайший негр за всю американскую историю. Ему Пол Робсон руку пожал, а что он тебе сказал, а, Натан? Расскажи Уондрус, что он сказал тебе.

– Сказал, чтоб я не терял храбрости.

– А вот вы, Уондрус, ее потеряли. Вошли в будку для голосования и утратили храбрость. Вот я смотрю на вас и просто поражаюсь.

– Да ведь… – проговорила она и замялась. – Вы-то все можете и подождать, а нам сейчас как-то жить надо.

– Как вы меня подвели! Хуже того: вы Марву подвели. И ее, и ее будущих детей! Не понимаю этого и никогда не пойму. Нет, не могу я понять рабочий класс этой страны! Что я больше всего ненавижу, так это слушать людей, которые не знают, как проголосовать в их же собственных, черт подери, интересах. Сейчас вот возьму, Уондрус, да тарелку эту как шарахну!

– Как вам будет угодно, мистер Рингольд. Это не моя тарелка.

– Я так чертовски зол на негров за то, что они сделали, а вернее, чего они не сделали для Генри Уоллеса, чего они не сделали для самих себя, что я и в самом деле сейчас грохну эту тарелку!

– Доброй ночи, Айра, – сказал я в ту самую секунду, когда Айра замахнулся тарелкой, которую только что закончил вытирать. – Мне, к сожалению, пора домой.

В этот момент с верхней площадки лестницы донесся голос Эвы Фрейм:

– Дорогой, выйди, попрощайся с Грантами.

Притворившись, будто не слышит, Айра вновь повернулся к Уондрус:

– Есть много чудных слов, Уондрус, которые в Новом Свете людям просто как курам на смех…

– Айра! Гранты уходят. Подымись, скажи им доброй ночи.

И вдруг он действительно грохнул тарелку. Подержал-подержал да и бросил. Когда она ударилась о стену, Марва вскрикнула: «Мамочки!», но Уондрус только плечами пожала – неразумность поведения белых, причем даже тех, кто против дискриминации, была ей не в новинку, и она присела собирать осколки, тогда как Айра с кухонным полотенцем в руках кинулся через три ступеньки по лестнице вверх, крича так, чтобы было слышно на верхней площадке:

– Я одного не могу понять: когда у людей есть свобода выбора, когда они живут в такой стране, как наша, где вроде бы никто никого ни к чему не принуждает, – как люди могут обедать бок о бок с этим нацистским мерзавцем и убийцей! Как это можно? Кто заставляет их садиться рядом с человеком, дело жизни которого – изобретать и совершенствовать новые орудия убийства, чтобы убивать людей больше и лучше, чем прежде?

Я шел сразу за ним. И не мог понять, о чем он, пока не увидел, что он направляется к Брайдену Гранту, который стоял в дверях в шикарном английском пальто с шелковым шарфом и держал шляпу в руке. Грант был крепко сбитым представительным мужчиной лет пятидесяти с квадратным лицом, выдающейся вперед челюстью и шапкой густых, всем на зависть, мягких седых волос, однако что-то в его внешности – быть может, как раз из-за ее привлекательности – казалось мне несколько нездоровым.

Подлетев к Брайдену Гранту, Айра чуть не сшиб его, остановившись лишь тогда, когда их лица разделяло всего несколько дюймов.

– Грант, – сказал он ему. – Грант, правильно? Так вас зовут? Грант образованный. Грант из Гарварда. Гарвардский выпускник и херстовский газетчик, к тому же Грант – из тех самых Грантов! Вам полагалось бы знать кое-что и помимо азбуки. Из того говна, что вы там пишете, я понял, что главный ваш конек – это отсутствие убеждений, но вы что же – напрочь их лишены? Любых? Каких угодно и о чем угодно?

– Айра! Немедленно прекрати! – Ладони Эвы Фрейм сперва взметнулись к лицу, внезапно посеревшему, потом она вцепилась пальцами в руки Айры. – Брайден! – вскричала она, беспомощно оглядываясь через плечо, одновременно пытаясь оттеснить Айру к гостиной. – Я ужасно, ужасно… я даже не знаю…

Но Айра с легкостью высвободился и продолжил:

– Я повторяю: вы что же, Грант, лишены вообще всяких, каких бы то ни было убеждений?

– Это не лучшая ваша сторона, Айра. Вы демонстрируете не лучшую сторону своей натуры. – Грант говорил снисходительно, как человек, рано научившийся не унижаться до споров с теми, кто ему явно не ровня. – Всем доброй ночи, – обратился он к еще остававшимся в доме десяти – двенадцати гостям, которые столпились в прихожей, чтобы разобраться, что там за странный шум. – Доброй ночи, Эва, – проговорил Грант, послав ей воздушный поцелуй, после чего повернулся, отворил дверь на улицу и взял жену под руку.

– С Вернером фон Брауном! – выкрикнул Айра. – Фашистским инженером, этим мерзавцем! Грязным нацистом и сукиным сыном. Вы садитесь с ним обедать. Так или нет?

Грант улыбнулся и с совершенным самообладанием – допустив в тоне лишь легкий намек на предупреждение – ответил Айре:

– Вы ведете себя чрезвычайно опрометчиво, сэр.

– А вы ведете… к себе домой нациста и с ним обедаете! Так или нет? Когда человек просто работает над вещами, которые служат для убийства, это и само по себе довольно скверно, но ваш-то приятель был другом Гитлера, Грант. Работал на Адольфа Гитлера! Может быть, вы об этом обо всем слыхом не слыхивали: конечно, люди, которых он хотел убить, были не из таких, как вы, Грант, – это были люди вроде меня!

Все это время Катрина, стоя рядом с мужем, неотрывно глядела на Айру; она за мужа и ответила. Кто хотя бы раз слушал утреннюю передачу «Ван Тассель и Грант», не удивился бы, потому что Катрина частенько говорила за него. Ему это помогало демонстрировать грозную царственность облика, а ей потворствовало в ее жажде превосходства, которую она нисколько не скрывала. Брайден явно считал, что гораздо более веско его отповедь прозвучит, если он будет немногословен, даст почувствовать исходящую от него силу исподволь, Катрина же – в чем-то подобно Айре – постаралась точно обозначить угрозу словами.

– Ни в чем из того, что вы только что тут кричали, нет ни малейшего смысла. – Рот у Катрины вообще-то был нормального размера, но в данный момент, как я заметил, ее губы стянулись в крошечную дырочку, этакую куриную гузку с отверстием не больше таблетки. Встав на защиту мужа, она будто метала сквозь эту дырку мелкие раскаленные иглы. Облечь происходящее в слова, дать столкновению формулу (то есть объявить войну) – эту задачу взяла на себя Катрина и смотрелась при этом внушительно и величаво, даже при том, что противостоять приходилось дылде в два метра ростом. – Вы наивный и грубый невежда, самонадеянный глупец и наглый хам; кроме того, вы не знаете фактов, не знаете реальной обстановки, вы понятия не имеете, что несете – и не только сейчас, а вообще! Знаете только то, что попугайски повторяете за «Дейли уоркер»!

– А что, ваш дорогой гость фон Браун, – кричал в ответ Айра, – мало американцев убил? Теперь хочет, работая на американцев, убивать русских? Здорово! Конечно, давайте будем теперь русских убивать ради мистера Херста, мистера Дайса и Национальной ассоциации предпринимателей. Ему-то, этому нацисту, все равно, кого убивать – главное, чтобы зарплату платили и шляпой пол мели всякие вот вроде…

Тут Эва испустила крик. Нельзя сказать, чтобы он показался мне нарочитым или театральным, но в этой