песенка спета. Это будет хуже всего.
– Но, но, учитель нашелся! Не нуждаюсь!.. – запротестовал Ласкин, но в тоне его голоса уже не было зла, скорее – досада.
– Ну, прощай! – Саша протянул руку.
Коля помедлил и тоже протянул руку. Саша крепко сжал ее и выскочил за дверь.
Коля подошел к окну, посмотрел вслед товарищу. Саша обернулся и приветливо помахал рукой. Коле захотелось вернуть его, поговорить по-другому, без обидных выкриков и злобы, но он только вздохнул и привычным движением полез в карман за папиросами. Папирос не оказалось, да и закурить не удалось бы: вошел начальник.
В Погорюй Саша возвращался не по дороге. Он свернул на заросшую травой тропинку, ведущую к леспромхозу. Этот путь был в два раза короче. Деревья, стоявшие стеной, заслоняли от холодного ветра, и он буянил только наверху, шумел и раскачивал кроны. Зеленые, вечно молодые, поднимались здесь хвойные деревья и рядом с ними постаревшие за осенние месяцы голые осины и березы с кое-где уцелевшими пурпурными, желтыми и оранжевыми листьями.
Сквозь шум ветра донесся звук мотоцикла. Кто-то тоже сокращал путь и ехал через леспромхоз. Саша устало присел на пенек.
Вскоре на изогнутой тропинке, умело лавируя между деревьями, появился мотоциклист. Это был Алексей Петрович. Он неуклюже сидел на мотоцикле, сутулый и толстый, в коричневом плаще, в сапогах, в выцветшей коричневой шляпе, сдвинутой на затылок. Глаза его закрывали очки в кожаном ободке, и на руках были надеты большие кожаные рукавицы.
Алексей Петрович увидел Сашу, затормозил машину, опустил ноги на тропинку и сдвинул очки на лоб.
– Не Ласкина ли проведывал, а? – спросил он.
– Точно, Алексей Петрович.
– Молодцом! – отозвался учитель. – Ну и что, а?
– Вначале чуть ли не с кулаками на меня: зачем, мол, пришел, а под конец стал помягче. – Саша вспомнил прощальный взгляд Ласкина через окно кабинета начальника и удовлетворенно улыбнулся. – Только мне очень жаль его, Алексей Петрович. Может быть, он и так исправился бы. Зачем же в колонию? Это все равно что тюрьма. Ведь никакого преступления Ласкин не совершил.
– Нет, Саша, все сделано верно. Нельзя было не вмешаться в судьбу Ласкина, – сказал Алексей Петрович. – Я, Александр Александрович и Ксения Петровна много думали, советовались, спорили и пришли к выводу, что такого безвольного, как Ласкин, исправить может только детская колония. Сам он не поднимется.
Алексей Петрович снял рукавицу, достал платок, вытер заслезившиеся от ветра глаза и ненадолго задумался.
– Ты вот говоришь: что он сделал? – продолжал Алексей Петрович. – Бросил школу, ушел из дому, работать не желает, связался с подозрительными людьми, пьет, курит, играет в карты, ругается. А если вовремя не взяться за него, и на преступление пойдет. Нет, Саша, детская колония не тюрьма. Молодежь там учится, работает. Есть у них и кружки различные, и даже литературный конкурс сейчас проводится. И таких, как Ласкин, там немало.
– Трудно ему там будет, Алексей Петрович! – с жалостью сказал Саша.
– Не легко, – согласился Алексей Петрович. – Дисциплина там строгая! И все же я рад за Ласкина. Через два-три года из него человек выйдет.
Алексей Петрович приветливо кивнул Саше, опустил на глаза очки. Мотоцикл оглушительно затрещал и скрылся за соснами.
Заявление
Весть о том, что Александр Александрович уходит из школы, облетела всех учеников. Десятиклассники всполошились.
В десятом классе в последние дни вообще было тревожно. Некоторое время класс жил разговорами по поводу исчезнувшего из школы Пипина Короткого, затем слухами о том, что он сдружился с пьяницей и хулиганом Сенькой-воином, и, наконец, известием о его определении в трудовую колонию. Но конечно, самые горячие разговоры вызвала весть об уходе Александра Александровича. Ребята не могли представить другого классного руководителя, не могли примириться с мыслью, что кончатся их вечерние походы на поляну за село с фонарем и картой звездного неба, что не будет увлекательных математических конкурсов и, наконец, просто не будет Александра Александровича – справедливого, внимательного Александра Александровича.
По предложению Саши Коновалова и старосты Зины Зайцевой десятиклассники после уроков собрались на поляне за селом. Сидя и лежа на земле, ребята окружили Зину – самую старшую по возрасту – и требовали решительных мер. Обо всем говорили откровенно и горячо.
Маленькая и щупленькая, с нездоровым цветом лица, с носом-пуговкой и жидкими прямыми волосами, зачесанными кверху, Зина пользовалась абсолютным авторитетом среди школьников и за свои неизменные пятерки с первого класса, и, главное, за второй разряд по стрельбе. В августе этого года она ездила в Москву, на Спартакиаду народов СССР, и возвратилась с серебряной медалью. Эх, Зинка, Зинка! Сколько мальчишек мечтало иметь такое ружье, как у нее, и стрелять, как она! Известно было, что Зина твердо выбрала себе профессию охотника и никакие сомнения по поводу будущего ее не мучили. В этом тоже было ее преимущество перед ребятами.
Теперь Зина стояла в кругу одноклассников, в узкой юбке и мальчишеской вельветовой курточке, и властно потряхивала короткими волосами. Не было в ней ничего девичьего, и каждый, кто видел ее, не раз думал: «Зачем она не родилась мальчишкой?»
– Ну, Сашок, что ты скажешь? – предоставила Зина слово Саше Коновалову и размашистым, мальчишеским движением хлопнула его по плечу; затем она шмыгнула носом, провела над верхней губой большим пальцем и села на землю, сложив ноги крест-накрест, натягивая на колени узкую юбчонку.
От волнения на Сашиных щеках выступили красные пятна.
– Ребята! – сказал он. – Мы не можем допустить, чтобы такой учитель, как Александр: Александрович, ушел из школы! Он любит школу и своих учеников больше всего в жизни. Это мы все чувствуем. Верно, ребята? И конечно, он уходит не по своему желанию!
– Верно! Конечно, верно!
И Саша, вдохновленный поддержкой товарищей, продолжал горячо:
– У Александра Александровича нет семьи, как у Алевтины Илларионовны, или у директора, или у Алексея Петровича. У него ничего нет в жизни, даже самого необходимого для человека – слуха. И теперь его заставляют уйти из школы, потому что он глухой и будто бы плохой учитель. Но мы-то знаем, что это неправда! Давайте напишем заявление, что мы протестуем против ухода Александра Александровича, что мы будем жаловаться министру, если в школе совершится такое беззаконие. Напишем в облоно, а копию отдадим Алевтине.
– В «Правду»! – закричал кто-то.
– Нет, лучше самому министру!
– И еще, Саша, разреши мне добавить, – сказала Зина, как на уроке, протягивая руку и забывая, что председатель она. – Мы дадим честное комсомольское слово и об этом укажем в заявлении, что никогда не воспользуемся глухотой Александра Александровича.
– Как это? – наивно спросил Миша.
– А так, как это часто делаешь ты, – пояснила Зина, и все засмеялись.
– Да, дадим честное комсомольское слово! – сверкая глазами, почти кричал Саша. – Кто «за»?
– Постой, я же председатель! – засмеялась Зина, отталкивая Сашу.
Тот не удержался на ногах и сделал несколько шагов вперед по ровной поляне.
– Кто «за»? – спросила Зина. – Единодушно! Сразу видно, что класс дружный. – Она заметила, что Никита Воронов скорчил гримасу и недовольно повел плечом. – Ты, Воронов, что-то сказать хочешь? Или боишься, что слова не сдержишь?
– За себя я не боюсь, – ответил Никита, – а за Мишку и Сережку опасаюсь, как бы они класс не подвели.
