выполнено – охрана села Груздевки во дворе.
– Ввести! – распорядился полковник и встал. Пухлой рукой с короткими пальцами он провел по щекам и подбородку.
Илья Плетнев заметил на его указательном пальце обручальное кольцо и нарядный перстень с бирюзой. Илья отважился и перехватил беспокойный взгляд полковника.
На крыльце загромыхали сапоги. Четко ступая, не отводя глаз от полковника, охранники заполнили просторную горницу. Офицер скомандовал «смирно».
Брови полковника сдвинулись. Он круто повернулся к коменданту и приказал:
– Разоружить всех!
Комендант замер от удивления и несколько секунд стоял не шевелясь. Затем он вытянулся и, заикаясь, сказал:
– Господин полковник! Видимо, вас неверно информировали в отношении нашей охраны…
– Вы слышали приказ, капитан? – возвысил голос полковник. – Я знаю, что делаю!
Комендант козырнул.
Солдаты, растерянно переглядываясь, снимали автоматы, и офицер бережно складывал их в угол.
Разоруженных вывели во двор.
Теперь в горнице остались полковник, комендант, два офицера, Плетнев и немцы, приехавшие из штаба вместе с полковником.
– Разоружиться! – приказал полковник.
Побледневшие офицеры трясущимися руками отстегивали кобуры револьверов.
– Господин полковник! – с отчаянием воскликнул комендант, вытягиваясь перед Гамоном. – Вы получили ложную информацию. Я буду жаловаться…
– Потом можете жаловаться, капитан, – насмешливо сказал полковник, – а пока выполняйте приказ. Всё? – грозно спросил он, следя глазами, как комендант медленно, точно святыню, положил револьвер на окно. И вдруг, обращаясь ко всем, полковник сказал на чистом русском языке: – Хватит ломать комедию. Я – «Жар-птица»! Жарко? – И он громко, раскатисто засмеялся: – То ли будет!
Это был Тарас Викентьевич Гринько.
Немцы стояли в оцепенении. Они плохо понимали, что произошло. Илья Плетнев побледнел и, качаясь, попятился к стене. Луч заходящего солнца скользнул в окно и, нежно алея, рассыпался вокруг него мелкими золотыми пылинками.
В этот момент красильниковские мальчишки увидели, как прежним алым, слепящим светом на закате вспыхнули окна затеевского дома. На секунду стало на сердце ребят отрадно, точно ожило что-то родное, хорошее, близкое.
«Верно, вставили стекла», – подумали они.
Заметил это и немецкий офицер, вышедший на крыльцо штаба. Он посмотрел в бинокль на старый дом и приказал выяснить по телефону или слетать на мотоцикле в Груздевку и узнать, кто разрешил поджечь этот дом.
Посыльный не добился ответа по телефону и, вскочив на шумный мотоцикл, помчался по изрытой бомбами и снарядами дороге в Груздевку. А пламя уже вырывалось из окон и захлестывало весь дом.
Между тем партизаны «Жар-птицы» продолжали свое дело. Они заперли в горнице Плетнева и офицеров. Девушка-переводчица с автоматом в руках охраняла дверь. Солдат разместили в амбарах.
Внезапно послышались троекратные выстрелы. Это был сигнал, предупреждающий о тревоге.
Командир подозвал черноглазого партизана, разыгрывавшего роль адъютанта, и приказал разузнать, в чем дело. Вскоре тот вбежал во двор.
– Товарищ командир! Кто-то поджег дом на пасеке. Это привлекло внимание немцев из соседней деревни, и они приближаются к нам.
– В бой не вступать! Забирайте скорее оружие и – в лес! – спокойно сказал Гринько.
Метнув гранаты в сени дома, в горницу, в стайки, где были заперты немцы, партизаны исчезли.
В темном лесу, пробираясь знакомыми тропами, долго еще они видели зарево от горевшего затеевского дома.
– Э-э-эх! – не выдержав, шумно вздохнул Гринько. – Такое удачное начало… И какого черта дернуло именно теперь поджигать дом!
Кто они?
На рассвете следующего дня вестовой доложил командиру партизанского отряда, что, выполняя ночное задание, погиб партизан Трощенко. Минируя дорогу, по которой должен был пройти вражеский обоз с боеприпасами, боец подорвался на минах, заложенных кем-то на дороге.
Были обнаружены в кустах самодельные сани и с краю дороги вбитый кол с надписью углем: «Чертова дюжина».
Тарас Викентьевич молча выслушал донесение, как от холода передернул плечами и по привычке стал греть руки у железной печурки.
В землянке было жарко и сыро. В воздух, как в бане, поднималась испарина. Маленькое окно оттаивало, замерзало и снова оттаивало. Сквозь него ничего не было видно, только чувствовалось, что там студеная русская зима.
Вестовой, вытянувшись, долго стоял у двери, дожидаясь приказа уйти, и, наконец, потеряв терпение, спросил:
– Товарищ командир! Разрешите идти?
Тарас Викентьевич отнял розовые пальцы от печки и сказал:
– Да, да!
Вестовой пристукнул мягкими пятками валенок и повернулся к двери.
– Постойте! – быстро остановил его Тарас Викентьевич и шагнул вперед, своей мощной фигурой заслонив скупой свет окна.
– Кол взяли?
– Взяли, товарищ командир!
– Принесите, пожалуйста! – сказал Тарас Викентьевич и улыбнулся – никак не мог он забыть этого гражданского слова «пожалуйста». Да и не только слов, многого не мог забыть, ко многому не мог привыкнуть Гринько, так внезапно из мирного воспитателя превратившись в грозного воина.
Вестовой поспешно вышел, а Гринько повернулся и подошел к окну.
«Кто же это на каждом шагу мешает нам? – думал он. – Это не может быть простой случайностью. Поджог дома, помешавший отважному плану партизан… Взрыв моста в то время, когда партизаны готовились перейти через него для внезапного нападения на немцев, и, наконец, эта минированная дорога, – кому предназначена была смерть, партизанам или немцам?»
Вошел вестовой и положил на стол свежий березовый кол.
– Спасибо! – сказал Гринько и неловко улыбнулся, мельком взглянув в лицо вестового.
На свежем дереве густо углем было написано: «Чертова дюжина».
«Если это враг, то опасный – он посвящен в наши планы, – продолжал Гринько начатые мысли. – Если это друг, то неопытный…»
– Товарищ Родионов, а возле сожженного дома такой же кол стоял?
– Такой же, товарищ командир.
– Да… И возле взорванного моста такой же: «Чертова дюжина»… Романтика какая-то, скажите пожалуйста!
Он задумчиво отошел от стола.
«А «Жар-птица» что? Тоже романтика! – подумал он. – Не могут люди жить без романтики…»
– Идите, товарищ Родионов!
Вестовой вышел.
Следующей ночью Гринько в одежде крестьянина перешел лес и знакомой тропой, ведомой немногим старожилам, вошел в город. Он подошел к крайнему дому и трижды осторожно стукнул в окно.
Прошло несколько минут. В доме было тихо. И так же до странности тихо было в большом, людном городе.
