узнать что-либо о Кузнецове. О графине Строгановой архивов немало, но в них ни словом не упоминается о крепостном лекаре.
Из всего этого делаю вывод, что в связи с родовым дневником Кузнецовых поиски свет- травы тебе нужно перестраивать. Напиши, что ты думаешь по этому поводу.
О себе.
Учусь с большим интересом. Долго и тщательно готовил доклад по «Слову о полку Игореве». Прочитал множество интереснейших материалов, детально ознакомился с историческими данными по книгам и в музеях и побывал в Большом театре на «Князе Игоре».
В опере особенное впечатление произвела на меня музыка. Непередаваемо хороша! Все в ней: и грозные исторические события, и лирические мотивы, и даже связь нашего поколения с теми ушедшими в вечность героями, с их великой любовью к Родине.
В театре я думал о тебе. Мне было жаль, что ты, музыкант, любящий и понимающий музыку в десять раз больше, чем я, не слышал оркестра Большого театра.
Доклад мой получился интересный. Но произошло одно событие, которое испортило и впечатление от доклада и мое настроение.
Наша «Лидия» – профессор древнерусской литературы (мы называем ее так – именем десертного вина, потому что, нам кажется, она всегда навеселе, ее красный нос, изрядно припудренный, выглядит сизым) – дала очень хорошую оценку моему докладу. Минусом она посчитала то, что я использовал не все материалы, которые рекомендовала она, а очень увлекся музеями, оперой и другими побочными источниками.
Вот тут «рыжий черт» во мне и разошелся! Я, должно быть, наговорил «Лидии» дерзостей. Я сказал, что есть такая категория преподавателей, которые боятся, когда студенты знают больше, чем они. Затем я стал поучать ее, что задача педагога состоит в том, чтобы студент сам искал материал. И в заключение сказал, что образование можно получить с успехом путем самообразования, а университет – это пустая формальность и существует главным образом для малоодаренных, инертных людей.
Тут уж я и сам перепугался того, что говорил, но (ты знаешь меня!) из упрямства и желания противоречить «Лидии» остановиться не мог.
Что тут было! Студенты обступили кафедру и обрушились на меня с таким негодованием, что я растерялся. У «Лидии» даже нос стал белым. Она не говорила, а как-то шипела одну и ту же фразу: «Зачем же вы поступили в университет?»
А я нарочно не отвечал на ее вопрос.
Короче говоря, вечером мне пришлось извиняться перед «Лидией», что я и сделал по всем правилам высшего тона.
Я вошел в кабинет, где сидела она, и смиренно остановился у дверей.
«Ольга Антоновна, я пришел просить прощения за свое поведение на занятиях», – сказал я.
«На первый раз я вас извиняю, – ответила «Лидия» таким тоном, чтобы я понял, что она и не думает прощать меня. – Не в том беда, что вы нагрубили мне, а в том, что вы слишком высоко вознесли себя в своих глазах. Смотрите, для падения будет очень большое расстояние. Подумайте об этом, пока не поздно, хотя я уверена, что такие люди, как вы, исправляются только тогда, когда жизнь их больно ударит».
Я молча поклонился и вышел.
Но, сознаюсь, Федька, ночью я подумал об этом крепко. Взгляды свои я пересмотрел, но остался при них. Что же касается того, что я слишком высоко вознес себя, – тут я ничего не могу поделать. Такой уж я есть. Приспособляться к окружающей обстановке не умею. В свое будущее крепко верю и в этом ничего плохого не вижу.
Есть еще такая новость.
При университете начал работать творческий кружок. Хожу в качестве наблюдателя. Слушаю, как мальчики и девочки увлекаются своими бездарными произведениями и разбирают их на уровне того, как мы оценивали свои литературные попытки в школьном литературном кружке, еще в седьмом классе. Словом, учусь, как не надо писать.
Со своим творчеством не выступаю. Нет смысла показывать стихи тем, кто в них ничего не понимает. Да и пишу их сейчас очень мало. Сел я, Федька, за прозу капитально. Пишу повесть.
Будь весел. И г о р ь.
Что за человек был этот неспокойный Игорь! Каждое письмо его выбивало Федю из колеи. Он всегда умел увидеть то, чего Федя не замечал.
– Ну разве же я не шляпа?! – по привычке вслух упрекал себя Федя. – Нашел в дневнике упоминание о свет-траве, обрадовался, что не зря затеял поиски, дескать, трава не миф, а действительность. Самого же главного не заметил. Конечно, в Ильинском находятся все нити поисков свет-травы. Там их и надо начинать распутывать.
Письмо от Игоря Феде вручила веселая молодая почтальонша, когда он вышел из дому и направился на вокзал встречать Саню.
Как всегда, решительный почерк Игоря на конверте доставил Феде большую радость. Он вернулся домой и, не раздеваясь, только расстегнув пальто и сдвинув на затылок кепку, присел к столу и стал читать письмо.
Теперь он в волнении шагал по комнате, заложив за спину руки, невольно подражая Игорю. (Удивительно ли, что за десятилетнюю дружбу кое-что они друг у друга позаимствовали!)
В тот момент, когда Федя засунул письмо в карман и собрался бежать на вокзал, в окне показался сначала пушистый белый помпон, затем край шапочки, и наконец к стеклу прижалось розовое, смеющееся лицо Сани. Она погрозила Феде рукой в пестрой перчатке и исчезла, видимо, соскочила с завалины.
Федя бросился встречать ее.
– Зачитался, задумался и прозевал тебя встретить, – с досадой признался он Сане, взял ее за обе руки и осторожно, точно была она не человек, а какое-то хрупкое, утонченное произведение искусства, провел через комнату и посадил в кресло. – Не сердишься, что не пришел встретить? – как всегда радуясь и волнуясь при встрече с Саней, виновато спрашивал Федя.
Но по ее смеющимся глазам, по веселым вздрагивающим губам видно было, что она не сердится.
– Письмо от Игоря?
Не отвечая на Федин вопрос, Саня протянула руку к конверту, который Федя вытащил из кармана.
– Да еще какое! – восторженно сказал Федя.
– Я давно знаю, что все действия Игоря тебя приводят в восторг, – заметила Саня с ноткой недовольства в голосе.
– Не все, Саня, далеко не все. В Игоре, как и во всех нас, есть много отрицательного, но он – талант.
Саня промолчала. Она мало знала Игоря, но Федино восторженное отношение к другу ей не нравилось. Впрочем, она ревновала Федю ко всем его товарищам.
Саня прочитала письмо. Почерк Игоря был ей знаком. Каждое письмо его Федя приносил ей, и Саня всегда смеялась, что сейчас Федя разразится горячим предисловием, чтобы она вчиталась в то, что пишет Игорь, потому что каждая фраза его письма – откровение.
Но что бы ни говорило девичье ревнивое сердце, разум Сани был здравым. Она понимала, что Игорь иногда видел дальше Феди.
– Да, тут действительно есть чем восторгаться! – горячо сказала Саня. – Как же мы с тобой до этого не додумались? Головы садовые! В самом деле, дневник во многом нам поможет. Но в письме многое мне не нравится.
Федя не расслышал последних слов. Он думал о другом. Саня сказала не «тебе», а «нам». Вот когда он почувствовал, что она считает свои и его интересы едиными! Феде это было очень дорого. Как всегда в значительные для себя минуты, он долго молчал. Молчала и Саня. Она думала о том, что летом ей и Феде необходимо поехать в Ильинское и там начать поиски свет-травы.
