родители не замечали состояния Стаси. Они привыкли заботиться только о ее физическом состоянии: сытно кормить, рано укладывать спать, тепло одевать и нежить. Совсем по-другому относились Сверчковы к своим детям. Генерал, приезжая домой, снимал китель, надевал телогрейку, сшитую и подаренную Верой, и шел прежде всего в комнату дочери…
Дружба! Это одно из самых значительных чувств человека. Дружба со сверстниками благородна. Но еще благороднее, еще священнее дружба с родителями. Нет друга и советчика более искреннего, более преданного, чем отец и мать. Вера Сверчкова это хорошо понимала. Не было у нее тайн от родителей. Мать и отец были ее лучшими друзьями.
Трофим Калинович и Оксана Тарасовна сразу подметили необычное состояние дочери, когда она пришла домой после возвращения классных сочинений.
В столовой за круглым столом к обеду собралась вся семья.
– Что случилось? – спросил генерал Веру. – Сочинение плохо написала?
– Нет, за сочинение пять, но у новенькой лучше моего. Я читала сегодня его вслух, потому что Стрелова не пришла в школу. Мне никогда не написать так. У нее каждая мысль своя, а у меня – со слов учителей да критиков. А язык какой: легко, просто, красиво.
– Не понимаю, почему же это может быть причиной дурного настроения? – пожала плечами Оксана Тарасовна. – Ну и прекрасно, что еще одна отличная ученица в классе.
Вера вспыхнула, губы ее дрогнули. Она низко склонилась над тарелкой, чтобы скрыть слезы.
– Я и сама не знаю, отчего мне так больно. Не люблю я Стрелову… Ее весь класс невзлюбил…
– За семь-то дней? – недоверчиво возразила Оксана Тарасовна. – Когда же вы успели узнать ее? А может быть, это потому, что она красивая, умная и, видимо, отлично учится? Ну-ка беспристрастно поразмысли, как комсомолка.
Трофим Калинович молчал. Он всегда ел молча.
– Не знаю… – уклончиво сказала Вера.
После обеда Трофим Калинович любил посидеть, покурить трубку, потолковать с женой и детьми.
Разговор шел о новой кинокартине, но Вера знала, что отец обязательно продолжит беседу, начатую за обедом. Так и случилось.
– Учиться отлично очень похвально, – неожиданно прервав разговор о кинокартине, сказал генерал. – Но еще похвальнее любить учение, любить то новое, что вы ежедневно получаете в школе. Надо быть любознательными. А вот ты, Вера, я боюсь, учишься ради тщеславия. Очень уж ты любишь быть первой. Меня это огорчает. Я не люблю таких учеников. Скажи, я прав?
Вера долго доказывала, что только настоящая любовь к науке заставляет ее сидеть над книгами до глубокого вечера, внимательно слушать в классе объяснения учителей. Но в конце концов она призналась себе и отцу с матерью, что не лишена тщеславия.
– Так, – сказал Трофим Калинович, вставая и поглядывая на ручные часы, – ты согласилась со мной. Что же, по-твоему, это порок или достоинство?
– В меру не порок, – упрямо сказала Вера.
– А не в меру? – спросила мать, сидя за столом и перетирая холщовым полотенцем чашки.
– Не в меру – порок, – ответила Вера.
– Так у тебя тщеславие не в меру. Ты секретарь комсомольской организации, а огорчилась до слез, что в классе появилась новая отличная ученица. Это порок, Вера, его нужно изжить, – решительно сказал отец.
Он вышел в другую комнату и сейчас же возвратился в нижней рубашке, с кителем в руках.
– Раз ты так тщеславна, – продолжал Трофим Калинович, – ты, наверное, подобно Стасе, задаешься перед подругами тем, что твой отец Герой Советского Союза, генерал. А ведь это уж глупо. Это моя слава, мною заработанная, и ни с кем я ее делить не хочу. Понимаешь, не хочу. Заработай сама себе славу – и тогда можешь законно гордиться ею. Впрочем, и тогда я не был бы согласен с тобой. Человек должен быть прост.
– Да нет, папа, – запротестовала Вера.
– Подожди! – настойчиво перебил ее отец. – Я хочу сказать, что тщеславие твое, как и всякий порок у человека, может привести тебя к ошибкам, к полному краху в жизни. Вот ты часто говоришь о Стасе. Но она не подруга тебе. У вас нет ничего общего, ты просто снисходишь до нее. У тебя, Вера, нет ни подруг, ни товарищей. Это плохо. Отсюда я делаю вывод, что из-за твоего тщеславия в школе тебя не любят. Не спорю, ты хорошая общественница и деловая связь с товарищами у тебя прекрасная. Но этого мало, должны быть еще душевные отношения с избранными тобою. Обязательно, Вера, иначе жить скучно будет!
Трофим Калинович надел китель, привычным взмахом руки застегнул его на все пуговицы и снова посмотрел на часы. Видимо, он торопился, но разговор этот с дочерью считал неотложным и важным.
– Дальше, – генерал строго указал пальцем в пространство, – ты, кажется, твердо остановилась на своей будущей специальности. Тебя интересует театр: режиссура, репертуар, история искусства. Чудесная специальность, интересная, нужная и, я бы сказал, редкая. Но если ты не поборешь своего порока, не будет души в твоей работе. Будет она холодной и обреченной на неудачу. Помни это. И так решительно во всем, Вера.
Генерал подошел к дочери, погладил ее пылающие щеки, склоненную голову и сказал уже ласково:
– Подумай и переделай себя. Сила воли у тебя есть, и это даже интересно – переделывать себя. – Он наклонился, поцеловал ее голову в пробор. – Ну, я пошел…
Переделать себя? Как легко это сказать и как трудно это сделать в шестнадцать лет. Трудно, но не невозможно, важно только захотеть и сосредоточить на этом и мысли и желания.
Глава шестая
Стася всегда немного робела в доме Сверчковых. Весь уклад жизни генеральской семьи был ей странен и чужд, а сам генерал, Оксана Тарасовна и даже маленький Володька, говорящий языком взрослого, вызывали в ней чувство необычайного уважения, смешанного с каким-то тайным страхом. Но, несмотря на это, ее тянуло в дом к Сверчковым. Каждый раз, уходя от них, она чувствовала в себе неясное, неосознанное желание стать лучше, пересмотреть свои поступки. Точно такое же чувство уносила она с собой, уходя с занятий литературного кружка. Но чувство это жило в ней обычно до ее дома, затем оно покидало ее и возвращалось вновь, когда она сталкивалась со Сверчковыми или с Агриппиной Федоровной. Стася не любила и не умела копаться в своей душе и потому не пыталась задержать в себе это новое, неясно волнующее ее желание.
Стася шла к Сверчковым. Стояла оттепель, снежинки лениво падали на ее бархатную шапочку, на черный каракуль воротника и сейчас же таяли.
Стася взошла на крыльцо, поднялась на носки и с трудом дотянулась до звонка. Она услышала шаги и шум открываемой внутренней двери. Ей показалось, что идет Вера. Поспешно спрыгнув с крыльца, Стася спряталась за углом дома.
Дверь открылась. Кто-то потоптался на крыльце, подождал и, убедившись, должно быть, что никого нет, с шумом захлопнул дверь.
Стася, тихонько посмеиваясь, снова поднялась на крыльцо и только собралась позвонить, как дверь распахнулась и из нее проворно выскочил генерал. Он намеренно притаился в сенях, рассчитывая накрыть расшалившихся мальчишек, которые по пути из школы любили забавляться квартирными звонками. Увидев Стасю, генерал удивленно развел руками, а Стася покраснела и смущенно сказала:
– Ой, пожалуйста, простите, Трофим Калинович, я думала, это Вера…
– То-то, думала… Ишь маленькая, – сказал генерал, пропуская Стасю вперед. В коридоре он громко крикнул: – Вера, Володька! Поймал мальчишку-озорника. Смотрите!
Брат и сестра появились немедленно. Увидя Стасю, они звонко засмеялись. У Стаси смущение прошло, и она тоже принялась хохотать, рассказывая Вере, как она перепугалась, увидев Трофима Калиновича.
Вера провела Стасю в свою маленькую комнату и ушла. В комнате стояла кровать, этажерка с книгами, письменный стол, два стула и маленький зеркальный шифоньер. От двери до кровати по полу тянулась красная бархатная дорожка. Стася прошла по дорожке, ступая так, чтобы видеть себя в зеркало, поправила волосы, села на стул и принялась рассматривать фотографии. Вера сейчас же возвратилась, подошла к кровати, со спинки ее сняла полотенце и стала вытирать руки. Стася заметила, что пальцы ее покраснели и
