присоединяется, наконец, презрительное отношение этих богачей к нам, беднякам: они не считают даже нужным отрицать преступление, которое они совершили над нами».
Пельман видит в этом признак тенденций «крайнего капитализма вообще». Но сходство этого развития с развитием современного капитализма и его концентрацией капитала является только чисто внешним, и мы рискуем впасть в глубокое заблуждение, отождествляя эти два процесса. Кто анализирует эти явления глубже, тот находит полную противоположность хода развития в одном и другом случае. Прежде всего, тенденция к концентрации, стремление к вытеснению мелких предприятий крупными и растущая зависимость мелких предприятий от более крупных в настоящее время проявляется с большей силой в индустрии, чем в сельском хозяйстве, тогда как в античном мире мы видим обратное явление. Кроме того, победа крупных предприятий над мелкими достигается путем конкуренции, в которой ярко выступает более высокая производительность предприятий, снабженных могучими машинами. Наоборот, в античном мире она достигалась парализацией свободного крестьянина, разоряемого военной службой, большой дешевизной рабочей силы, которая, при массовой доставке рабов, могла быть получена богатыми людьми, наконец, путем ростовщичества, о котором мы еще будем говорить дальше, т. е. путем факторов, не увеличивавших производительность труда, а, наоборот, уменьшавших ее. Для развития и применения машин в античном мире не было необходимых предпосылок. Не достигло высокой степени развития ремесло, которое могло бы доставлять массовую свободную квалифицированную рабочую силу, готовую наняться за определенную заработную плату, рабочую силу, которая могла производить машины и сделать возможным их применение. Мыслители и исследователи не имели поэтому никакого побуждения изобретать машины, которые все равно не нашли бы практического применения. Как только изобретаются машины, которые могут с успехом действовать в производстве, как только находятся многочисленные рабочие, которые ищут занятий в производстве и применении машин, последние превращаются в одно из самых могучих орудий конкуренции между предпринимателями. Следствием этой борьбы является усовершенствование и увеличение машины, а вместе с этим растет производительность труда, растет избыток над заработной платой, доставляемый ею, растет также необходимость собирать часть этого избытка, накоплять, чтобы приобрести новые, лучшие машины, растет, наконец, необходимость постоянно расширять рынок, так как улучшенные машины доставляют все больше продукта, для которого нужно найти сбыт. Таким образом, капитал непрерывно увеличивается, производство средств производства занимает все большее место во всей сфере капиталистического производства, и последнее вынуждено искать все новые рынки, чтобы избавиться от созданных, при помощи разросшихся средств производства, громадных количеств предметов потребления. В течение одного столетия — девятнадцатого — капитал, таким образом, завоевал весь мир.
Совершенно иначе происходит развитие в античном мире. Мы уже видели, что рабам в крупном производстве можно было дать в руки только самые грубые орудия, что при этом можно было употреблять только грубых и невежественных рабочих, что, следовательно, только крайняя дешевизна рабов делала крупное производство до некоторой степени доходным. Во владельцах крупных предприятий это вызывало постоянное стремление к войне как лучшему средству для получения дешевых рабов и к непрерывному расширению государственной территории. Со времени Пунических войн это же обстоятельство дает самый могучий толчок римской завоевательной политике, которая в течение двух столетий подчинила себе все страны вокруг Средиземного моря и уже собиралась в эпоху Г Христа, после покорения Галлии, современной Франции, М поработить также Германию, сильное население которой * доставляло прекрасных рабов.
Только в этом ненасытном и постоянном стремлении расширить свою область эксплуатации античное крупное производство походит на современное, но не в способе, каким оно применяло к делу избыток, доставляемый растущими армиями рабов. Современный капиталист, как мы уже видели, вынужден большую часть своей прибыли накоплять, применять ее к делу, чтобы улучшать и расширять свои предприятия, если он только не хочет быть побежден на поле конкуренции. Античный рабовладелец не нуждался в этом. Техническая основа его производства не была выше или, скорее, была даже ниже, чем техника мелких крестьян, которых он вытеснял. Она не подвергалась процессу постоянного изменения и расширения, наоборот, она оставалась неизменной. Поэтому все избытки, остававшиеся после покрытия определенных издержек и после замещения орудий, скота и рабов, могли быть употреблены рабовладельцем на свои личные удовольствия, даже когда он не был расточителем.
Конечно, можно было затратить деньги на покупку новых участков, можно было вложить их в торговлю или отдавать в рост, чтобы извлечь из них барыши, но прибыль эту в конце концов можно было опять-таки затратить только на личные наслаждения. Накопление капитала с целью производства новых средств производства не имело бы никакого смысла, так как, кроме замещения старых, новые увеличенные средства производства не нашли бы никакого применения.
Чем больше латифундии вытесняли крестьян, чем больше сосредоточивалось земли и рабов во владении отдельных лиц, тем больше возрастали избытки и сокровища, находившиеся в их распоряжении. Если современного капиталиста характеризует страсть к накоплению капитала, то знатного римлянина времен Империи, эпохи, в которую возникло христианство, отличает страсть к наслаждениям. Современные капиталисты накопили капиталы, в сравнении с которыми богатства самых богатых древних римлян кажутся незначительными. Крезом среди них считался вольноотпущенник Нерона, Нарцисс, имевший состояние в 90 миллионов марок. Что значит эта сумма в сравнении с теми 4000 миллионов, которые приписываются Рокфеллеру? Но расточительность, которой отличаются американские миллиардеры, несмотря на ее размеры, вряд ли может сравниться с расточительностью их римских предшественников, которые угощали своих гостей соловьиными языками и распускали в вине жемчужины.
Вместе с роскошью вполне естественно возрастало число домашних рабов, которых употребляли для личных услуг. Число их становилось тем больше, чем дешевле были рабы. В одной из своих сатир Гораций замечает, что минимум, которым может довольствоваться человек, живущий скромно, составляет десять рабов. В богатом домашнем хозяйстве число их могло возрастать до нескольких тысяч. Если варваров отдавали на плантации и в рудники, то более образованных, в особенности же греческих, рабов причисляли к «городской семье», т. е. к городскому дому. Среди рабов были не только повара, писцы, музыканты, педагоги, актеры, но и врачи и философы. В противоположность рабам, служившим для добывания денег, такие рабы в большинстве случаев несли не особенно обременительную службу. Громадное большинство их были такими же грабителями, как их господа. Но исчезли два условия, которые когда-то обеспечивали семейному рабу хорошее обращение: высокая цена, заставлявшая его щадить, и товарищеские отношения с господином, с которым он прежде работал вместе. Теперь, при колоссальном богатстве господина и дешевизне рабов, с последними нисколько не стеснялись. Для огромной массы домашних рабов исчезли всякие личные сношения с господином: последний едва знал их. И если господин и раб сближались лично, то это случалось не на общей работе, вызывавшей взаимное уважение, а в пирах и порочных наслаждениях, порождаемых праздностью и суетностью, вызывавших как у раба, так и у господина взаимное презрение. Праздные, часто избалованные, эти домашние рабы являлись беззащитными жертвами всякого каприза, всякой вспышки гнева, которая нередко кончалась для них трагически. Известен чудовищный поступок Ведия Поллиона, раб которого разбил хрустальную вазу и в наказание за это брошен был на съедение муренам, очень дорогим хищным рыбам, содержавшимся в особом садке.
Вместе с этими рабами сильно увеличивалось число непроизводительных элементов в обществе, ряды которых наполнялись одновременно и вследствие роста люмпен-пролетариата в больших городах, происходившего главным образом из разоренных крестьян. И этот процесс совершался как раз в то время, когда замена свободного труда рабским во многих отраслях производительной деятельности сильно понизила производительность труда.
Но чем больше членов насчитывало данное домашнее хозяйство, тем легче было изготовлять для него при помощи собственных рабочих различные продукты, которые маленькое хозяйство должно было покупать, — так, например, различные предметы одежды и домашнюю утварь. Это влекло за собой новое расширение производства для удовлетворения потребностей собственного хозяйства. Не надо, однако, смешивать эту более позднюю форму семейного хозяйства богатых людей с первоначальным простым семейным хозяйством, которое основано было на почти полном отсутствии товарного производства и само производило самые важные и необходимые средства потребления, покупая при этом только орудия труда и предметы роскоши. Вторая форма производства для собственного потребления, как мы ее встречаем в последние годы римской республики и в эпоху императорской власти, основывалась именно на товарном
