значение. Так, во Второй книге Самуила Господь говорит Давиду: «Я буду ему отцом, и он будет Мне сыном» (2 Цар. 7:14).
А во втором псалме царь Давид говорит:
«Господь сказал Мне: Ты Сын Мой, я ныне родил Тебя».
Отсюда стремление доказать путем длинной родословной, что отец Иисуса, Иосиф, был потомком Давида и что Иисус Назарянин родился в Вифлееме, родном городе Давида, чтобы сделать это правдоподобным, создавались самые странные утверждения. Уже в первом отделе мы указали на рассказ Луки:
«В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею. И пошли все записываться, каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова, записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна» (Лк. 2:1–5).
Но все это неверно. При Августе не было никакой всеобщей переписи. В данном случае, по-видимому, имелась в виду перепись, произведенная Квиринием в Иудее в 7 г. нашей эры, когда Иудея превратилась в римскую провинцию. Это была первая перепись такого рода.
В русском Синодальном переводе — Вторая книга царств. Эта путаница представляет еще мелочь. Но что можно сказать о такой несообразности, как уверенность, что при всякой общей или провинциальной переписи каждый житель должен отправляться на место своего рождения, чтобы там записаться! Даже теперь, в эпоху развитого железнодорожного сообщения, такое постановление вызвало бы неслыханное передвижение населения и притом совершенно бессмысленное. В действительности же и при римских переписях каждый — и только мужчины — должен был записаться на месте своего жительства.
Но чтобы достигнуть необходимого эффекта, недостаточно было бы, чтобы один только честный Иосиф отправился в Вифлеем. Поэтому было придумано постановление, в силу которого, при производстве переписи, каждый отец семейства должен был со всей своей семьей отправиться на родину. Ведь в таком случае и Иосиф вынужден был взять с собой свою жену, хотя она находилась на последнем месяце беременности.
Но весь этот труд был затрачен напрасно. Напротив, он превратился в источник больших затруднений для христианского мышления, как только первоначальная община начала выходить за пределы иудейской среды. Язычество относилось довольно безразлично к Давиду, и происхождение от Давида не имело для него никакого значения. Эллинскому и римскому мышлению было ближе понятие о сыне Бога.
У греков и римлян, как мы видели, всех великих людей считали сыновьями Аполлона или какого- нибудь другого Бога.
Но в своем стремлении возвысить в этом отношении мессию в глазах язычников, христианское мышление натолкнулось на небольшое затруднение: на монотеизм, который оно заимствовало у иудеев. Мысль, что Бог родил нового Бога, не встречала в политеизме никаких затруднений: стало только больше одним Богом. Но представить себе, что Бог родил еще одного Бога и все же существует только один Бог, было уже не так легко. Затруднение не устранялось и в том случае, если исходящая от божества производительная сила была отделена от него как особый святой дух. Необходимо было соединить эти три ипостаси в одно лицо. Перед такой задачей должны были остановиться самая изощренная фантазия и самая ловкая казуистика. Троичность Бога стала поэтому догматом, в который можно верить, но который нельзя постичь умом. Нет религии без противоречий. Ни одна религия не создавалась путем логического мышления одного человека. Всякая религия есть продукт разнородных общественных влияний, действие которых продолжается столетиями, отражая при этом различные общественные течения. Но вряд ли еще какая- нибудь религия исполнена таких противоречий, как христианство, ибо вряд ли какая-нибудь другая религия возникла из таких резких противоположностей, как оно: из иудейского христианство превратилось в языческое, из пролетарского в мировладычествующее, из организации коммунизма в организацию, эксплуатирующую все классы.
Но соединение в одном лице сына и отца было не единственным затруднением, которое создал образ мессии для христианского мышления, как только оно попало под влияние внеиудейской среды.
Что оставалось делать с отцовством Иосифа? Мария не могла зачать Иисуса от своего мужа. А так как Бог оплодотворил ее не как человек, а как дух, то она должна была остаться девой. И этим уничтожается происхождение от Давида. Но сила традиции так велика, что, несмотря на все это, так искусно конструированная родословная Иосифа и обозначение Иисуса, как сына Давидова, сохраняются до сих пор.
Если в позднейшее время христиане не решались отказаться от царского происхождения своего мессии, несмотря на то, что считали его сыном Божьим, то с тем большим старанием затушевывали они другую особенность его иудейского происхождения: его бунтарство. Начиная с второго столетия в христианстве преобладало пассивное повиновение. Совсем иное настроение господствовало среди иудеев предшествующего столетия. Мы видели, как бунтарски были настроены те слои еврейского народа, которые ожидали пришествия мессии, в особенности пролетарии Иерусалима и разбойники в Галилее, т. е. те элементы, из которых вышло христианство. И поэтому можно наперед уже предположить, что христианство первоначально отличалось агрессивным характером. Это предположение переходит в уверенность, когда мы находим в евангелиях следы такого настроения, несмотря на то что те, кто в позднейшие эпохи занимались его обработкой, всеми силами старались устранить все, что могло бы не понравиться представителям власти.
Как ни кроток и смиренен обычно Иисус, но иногда у него вырываются замечания совсем иного характера, которые позволяют предположить, что в первоначальной традиции он являлся бунтовщиком, который был распят за неудачное восстание. При этом безразлично, существовал ли он в действительности или является только идеальным образом, созданным фантазией. Обращает на себя внимание уже то, как он иногда отзывается о законности.
«Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». (Мк. 2:17).
Лютер переводит это место: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». Может быть, в той рукописи, с которой он переводил, так и было написано. Христиане очень скоро почувствовали, какая опасность кроется в признании, что Иисус призывал к себе тех, кто противится закону. Поэтому Лука к слову «призвал» добавил «к раскаянию». Это добавление можно найти также и в некоторых рукописях Евангелия от Марка. Но тем, что слова «призвал к себе» переделаны в «призвал к раскаянию», фраза лишается всякого смысла. Кто стал бы призывать праведников, как перевел Лютер, к покаянию? Это находится в противоречии с общей связью изложения, так как Иисус говорит эти слова в ответ на упрек, что он ест с недостойными людьми и поддерживает с ними общение. Его не упрекают за то, что он убеждает их изменить образ жизни. Призыва грешников «к раскаянию» ему бы никто не поставил в вину. Совершенно правильно говорит Бруно Бауэр по поводу этого места в Евангелии.
«Для этого изречения в первоначальной его форме совершенно не существует вопрос, раскаются ли действительно грешники, последуют ли они призыву и покорным исполнением требований проповедника, зовущего их к раскаянию, заслужат доступ в царство небесное. Наоборот, именно, как грешники, они в привилегированном положении по отношению к справедливости, именно, как грешники, они призываемы к блаженству, пользуются абсолютной привилегией. Грешникам предназначено царство небесное, и их зовут только воспользоваться правом собственности, которое принадлежит им, как грешникам».
Если это место указывает на неуважение к традиционной законности, то слова, в которых Иисус возвещает о пришествии мессии, говорят о насилии. Существующая Римская империя должна будет погибнуть, и святые не должны играть при этом пассивную роль.
Иисус заявляет:
