Разделение труда в мануфактуре привело к видоизменению ремесленного труда. Но оно не устранило его совершенно. Искусность ремесленника в общем и целом остаётся основой мануфактуры. Это даёт частичному рабочему, хотя бы и односторонне обученному, известную независимость по отношению к предпринимателю. Его нельзя сразу заменить, а между тем его работа необходима для хода всего предприятия. Мы видели это на примере производства булавок. Сами рабочие прекрасно сознают эту выгоду. Они всеми силами стараются удержать за мануфактурой этот ремесленный характер путём возможно полного сохранения ремесленных обычаев, например в области ученичества и пр.
Такую тенденцию можно ещё и теперь наблюдать в целом ряде производств, которые до сих пор сохранили свой мануфактурный характер. Здесь кроется также тайна многих успехов профессионального движения.
Но что составляет радость для одного, доставляет горе другому.
«Поэтому, — говорит Маркс, — в течение всего мануфактурного периода не прекращаются жалобы на недисциплинированность рабочих. И если бы даже у нас не было показаний со стороны авторов того времени, то одни уже факты, что начиная с XVI столетия и вплоть до эпохи крупной промышленности капиталу не удавалось подчинить себе всё то рабочее время, каким располагает мануфактурный рабочий, что мануфактуры не долговечны и вместе с эмиграцией или иммиграцией рабочих покидают одну страну, чтобы возникнуть в другой, — уже одни эти факты говорят нам больше, чем целые библиотеки» («Капитал», т. I, стр. 380). Понятен после этого крик скорби, вырвавшийся у анонимного автора вышедшего в 1770 г. памфлета: «Рабочие никогда не должны считать себя независимыми от поставленных над ними начальников… Порядок должен устанавливаться во что бы то ни стало».
И порядок был установлен. Мануфактура сама создала необходимые для этого предпосылки. Она породила иерархически расчленённую мастерскую для производства усложнённых орудий труда, а «этот продукт мануфактурного разделения труда, в свою очередь, производил машины» («Капитал», т. I, стр. 381). Машина же нанесла господству ремесленного способа труда смертельный удар.
Чем же отличается машина от инструмента ремесленника, что превращает орудие труда из инструмента в машину? То, что механический аппарат, которому только должно быть сообщено соответствующее движение, «совершает своими орудиями те самые операции, которые раньше рабочий совершал подобными же орудиями» («Капитал», т. I, стр. 385). Служит ли при этом источником двигательной силы человек или опять-таки машина, — ничуть не меняет сущности дела.
Это нужно твёрдо усвоить себе, чтобы не впадать в ошибочное представление, будто машина отличается от инструмента тем, что она приводится в движение не человеком, а какой-нибудь силой природы, как, например, животным, водой, ветром и т. д. Применение таких двигательных сил несравненно древнее машинного производства; вспомним хотя бы о плуге, запряжённом быком или лошадью. Животные, ветер, вода и т. п., как известно, уже в глубокий древности применялись человеком в качестве двигательной силы при устройстве мельниц, насосов и пр., отнюдь не вызывая революции в способах производства.
Даже паровая машина в том виде, в каком она была изобретена в конце XVII века, ещё не вызвала сама по себе промышленного переворота. Переворот произошёл лишь тогда, когда была изобретена первая сколько-нибудь важная «рабочая машина» — прядильная машина.
Нет ничего пошлее сказки, приписывающей открытие паровой машины случайному наблюдению над кипящим горшком. Сила пара была известна грекам, вероятно, уже 2 000 лет тому назад, но они не умели ни к чему применить её, а впоследствии ею воспользовались для разного рода механических забав.
Изобретение же паровой машины является продуктом сознательной и напряжённой деятельности ума, опиравшейся на предыдущий опыт. Оно оказалось возможным лишь после того, как мануфактура создала необходимые для этого технические предпосылки, в особенности же — достаточное количество искусных механических рабочих. Оно стало, далее, возможным лишь после того, как потребность пробудила интерес к новым двигательным силам.[21] А это имело место тогда, когда была изобретена рабочая машина.
Эта последняя требовала для своей эксплуатации двигательной силы, которая отличалась бы большей мощностью и регулярнее функционировала бы, чем ранее существовавшие. Человек — очень несовершенное орудие для непрерывного и вполне однообразного движения, и к тому же он слишком слаб. Лошадь, более сильная, чем человек, не только слишком дорога и лишь в ограниченных пределах может быть применяема на фабрике, но и обладает, кроме того, скверным качеством — иметь свой норов. Ветер слишком непостоянен и не поддаётся управлению. Точно так же и сила воды, которой широко пользовались уже в мануфактурный период, не удовлетворяла новым требованиям. Она не могла быть увеличиваема по произволу, в известное время года совершенно отказывалась служить, а главное, была привязана к месту.
Лишь после того как Джемс Уатт после долгих усилий изобрёл свою вторую паровую машину, так называемую машину двойного действия, найдя в «обширнейшем» промышленном предприятии своего компаньона Матиаса Болтона «как технические, так и денежные средства», требовавшиеся для выполнения его плана, — лишь тогда впервые был найден двигатель, «который, потребляя уголь и воду, сам производит двигательную силу и мощность которого находится всецело под контролем человека, — двигатель, который подвижен и сам является средством передвижения, который, будучи городским, а не сельским, как водяное колесо, позволяет концентрировать производство в городах, вместо того чтобы, как этого требовало водяное колесо, рассеивать его в деревне, двигатель, универсальный по своему техническому применению и сравнительно мало зависящий зависящий от тех или иных условий места его работы» («Капитал», т. I, стр. 388–389). Понятно, что усовершенствованная двигательная сила, с своей стороны, воздействует на рабочую машину, толкая её к дальнейшему развитию.
«Всякое развитое машинное устройство состоит из трёх существенно различных частей: машины- двигателя, передаточного механизма, наконец машины-орудия, или рабочей машины» («Капитал», т. I, стр. 384). Машину-двигатель, как движущую силу всей машины, мы уже рассмотрели. Передаточный механизм, состоящий из маховых колёс, валов, зубчатых колёс, эксцентриков, стержней, приводных ремней и всякого рода промежуточных приспособлений и принадлежностей, регулирует движение, изменяет, где нужно, его форму, превращая его, например, из прямолинейного в круговое, распределяет и переносит его на различные части рабочей машины. «Обе эти части механизма существуют только затем, чтобы сообщить движение машине-орудию, благодаря чему она захватывает предмет труда и целесообразно изменяет его» («Капитал», т. I, стр. 384).
Именно рабочая машина, как мы видели, произвела промышленный переворот в XVIII веке. Да и теперь ещё она служит исходным пунктом в процессе превращения уцелевшего до сих пор ремесленного или мануфактурного производства в машинное. Прежде всего она является либо более или менее изменённой механической формой старого ремесленного инструмента, что мы встречаем, например, в механическом ткацком станке, либо прилаженные к «пальцам» рабочей машины органы оказываются нашими старыми знакомыми, как, например, веретёна у прядильной машины, спицы у чулочновязальной машины, ножи у резальной машины и т. п. Но количество инструментов, которыми одновременно работает одна и та же рабочая машина, «с самого начала освобождается от тех органических ограничений, которым подвержено ручное орудие рабочего» («Капитал», т. I, стр. 385).
Теперь одна машина-двигатель может посредством целесообразного приспособления передаточного механизма («разветвление на особые русла») приводить в движение одновременно ряд рабочих машин. Таким образом, отдельная рабочая машина низводится до роли простого элемента машинного производства.
В одних случаях весь продукт производится одной и той же рабочей машиной (например, механическим ткацким станком), — там, на предприятии, основанном на машинном производстве, т. е.
