когда Сербия еще не приобрела того расширения сил и границ, которых она достигла после обеих балканских войн. Присоединением Сербии Австрия опаснейшим образом усилила бы одну из своих наиболее непокорных южно-славянских национальностей, которую она и так с трудом могла обуздывать, при своем грубом и бессмысленном реакционном режиме[6]. Австрия не могла допустить самостоятельного нормального развития Сербии, а также она не могла извлечь из нее выгоды путем нормальных торговых отношений, так как Габсбургская монархия представляла собой не политическую организацию буржуазного государства, но развратный синдикат кучки общественных паразитов, которые стремятся ко всевозможному использованию государственных средств, пока еще держится гнилая постройка монархии. В интересах венгерских аграриев и в целях искусственного повышения цен на сельскохозяйственные продукты, Австрия запретила Сербии ввоз в австрийские пределы скота и фруктов и, таким образом, отняла у земледельческой страны главную возможность вывоза ее продуктов; в интересах австрийской картельной индустрии она принудила Сербию добиться на востоке, посредством союза с Болгарией, выхода к Черному морю, — а на западе, путем завоевания гавани в Албании-выхода к Адриатическому морю. Балканская политика Австрии метила таким образом на удушение Сербии; одновременно она была направлена на то, чтобы устранить возможность сближения и внутреннего прогресса балканских государств, представляя для них постоянную опасность. Так, австрийский империализм непрерывно угрожал возможности развития балканских государств-то аннексией Боснии, то своими притязаниями на Новобазарский санджак и на Салоники, то своими притязаниями на албанские берега. В угоду этим австрийским тенденциям, а также вследствие конкуренции с Италией, было создано среди немецких княжеств чучело 'независимой Албании', представлявшей с первого часа своего существования клубок интриг империалистических противников.
Таким образом, империалистическая политика Австрии за последние столетия превратилась в тиски для нормального прогрессивного развития на Балканах, и сама собой привела к неизбежной дилемме: или Габсбургская монархия или капиталистическое развитие балканских государств. Балканы, только что освободившиеся от турецкого господства, увидели перед собой новую задачу — устранить со своей дороги Австрию. Ликвидация Австро-Венгрии есть историческое продолжение распада Турции и вместе с тем является требованием исторического процесса развития.
Но эта проблема не имела другого разрешения, кроме войны, и именно войны мировой. За Сербией, конечно, стояла Россия, для которой отказ от ее влияния на Балканы и от роли защитницы, означал отказ от всей ее империалистической программы на Востоке. В полном противоречии с австрийской политикой, русская политика стремилась к объединению балканских государств и, конечно, под русским протекторатом. Балканский союз, победоносная война которого в 1912 году с Европейской Турцией, принесла колоссальные разрушения, был делом России и, главным образом, являлся орудием последней против Австрии. Хоть Балканский союз, несмотря на все старания России, распался вскоре после второй балканской войны, но развившаяся в этой войне победоносная Сербия была подготовлена к тому, чтобы стать союзником России и смертельным врагом Австрии. Германия, связанная судьбой Габсбургской монархии, была принуждена прикрывать каждый шаг ее, в высшей степени реакционной Балканской политики и, таким образом, вступать во все более острые противоречия с Россией.
Австрийская балканская политика в дальнейшем вела к противоречию и с Италией, которая живо заинтересована в ликвидации Австрии так же, как и Турции. Империализм Италии нашел себе в итальянских владениях Австрии самый удобный и популярный предлог для своих стремлений к расширению, которые, при новом положении вещей на Балканах, направлялись на противоположные албанские берега Адриатики. Тройственный союз, получивший сильный толчок в триполитанской войне, был окончательно выведен из равновесия кризисом, разыгравшимся со времени последних балканских войн, и еще более обострил отношения центральных держав со всем миром. Германский империализм, прикованный к двум разлагающимся трупам, бросился по прямой дороге к войне.
Все дальнейшее было уже предопределено: Австрия, как активная сила, стремилась уже много лет с фатальной быстротой к своему уничтожению. Ее господствующая клерикально-военная клика, с эрцгерцогом Францем-Фердинандом во главе и его помощником бароном Шлюмецким, явно искала предлога для разрыва. В 1909 году для того, чтобы вызвать необходимый военный подъем в немецких странах, был сфабрикован при помощи профессора Фридмана известный документ, который разоблачал грандиозный и ужасный заговор сербов против Габсбургской монархии и имел лишь тот маленький недостаток, что был выдуман от начала до конца. Несколько лет спустя старательно распространялось известие о зверском убийстве австрийского консула Прохаско в Ускюбе, явившееся искрой, брошенной в ящик с порохом, несмотря на то, что Прохаско, здоровый и веселый, разгуливал по улицам Ускюба. Наконец, произошло убийство в Сараеве, так долго ожидавшееся, так страстно желанное. 'Никогда еще ни одна кровавая жертва не имела столь искупляющих и освобождающих последствий, как эта'-радовались лидеры немецких империалистов. Австрийские империалисты радовались еще больше и решили использовать эрцгерцогские трупы, пока они еще были свежи [7].
После поспешного обмена мнениями с Берлином была состряпана война, и посланный ультиматум должен был поджечь капиталистический мир со всех четырех концов. Причины и поводы к войне уже давно назрели. Положение, которое мы сейчас переживаем, было готово уже 10 лет тому назад. Каждый год и каждое политическом событие приближали его шаг за шагом; турецкая революция, аннексия Боснии, мароккский кризис, экспедиция в Триполи, обе балканские войны; все военные приготовления последнего времени производились прямо с расчетом на эту войну, как сознательные приготовления к неизбежному общему столкновению. В течение последних лет настоящая война пять раз висела на волоске: летом 1905, когда Германия в первый раз в решительной форме заявила притязания в мароккском вопросе. Летом 1908, когда Англия, Россия и Франция после встречи монархов в Ревеле хотели предъявить ультиматум Турции по поводу македонского вопроса, а Германия приготовилась, в целях защиты Турции, броситься в войну, которой однако на этот раз помешала неожиданно вспышка турецкой революции[8]. В начале 1909 года, когда Россия ответила мобилизацией на австрийскую аннексию Боснии; а Германия в ответ на это уведомила Петербург по всей форме, что она готова вступить в войну на стороне Австрии. Летом 1911 года, когда была послана «Пантера» в Агадир, что неизбежно вызвало бы объявление войны, если бы Германия не уступила в мароккском вопросе удовлетворившись Конго и, наконец, в начале 1913 г., когда Германия, в виду предполагаемого вступления России в Армению, вторично, с соблюдением всех формальностей, заявила в Петербурге о своей готовности начать войну.
Таким образом, война висела в воздухе в течение 8 лет. Если она все время отодвигалась, то исключительно потому, что каждый раз та или другая из заинтересованных сторон не была готова со своими военными приготовлениями. Теперешняя война собственно была готова еще при посылке «Пантеры» к мароккским берегам в 1911 г. — без убийства герцогской четы, без французских летчиков над Нюренбургом и без вступления русских в Австрию. Германия отложила тогда ее до более благоприятного для нее момента. Здесь также не мешает познакомиться с чистосердечным признанием немецких империалистов. 'Делавшиеся со стороны так называемых старых немцев во время мароккского кризиса 1911 г. упреки в слабости немецкой политики можно опровергнуть простым указанием на то, что, когда мы посылали «Пантеру» в Агадир, постройка северо- восточного канала находилась в разгаре своих работ, что укрепление Гельголанда до размеров большой крепости требовало еще много времени для своего окончания, и что наш флот в отношении дредноутов и вооружения стоял в значительно менее благоприятном отношении к английской морской силе, чем это было три года спустя. Как канал, так и Гельголанд и боевые силы флота были по сравнению с теперешним 1914 годом или слишком отсталыми или, вообще, негодными к войне. В подобном положении было бы совершенным безумием вызывать решительную войну, зная заранее, что в дальнейшем будет для этого достаточно много благоприятных возможностей' [9].
Сначала нужно было привести в боевую готовность немецкий флот и провести через рейхстаг большое военное вооружение. Весной 14 года Германия почувствовала себя готовой к войне, в то время, как Франция в то время еще работала над своим трехлетним сроком службы, а у России не была закончена ни морская программа, ни сухопутное войско. Надо было энергично использовать положение. 'Для нас, Германии и Австрии', пишет о положении 1914 г. тот же Рорбах, который не только является крупным защитником империализма в Германии, но стоя в тесном соприкосновении с руководящими политическими кругами, может считаться также их полуофициальным представителем — 'для нас главная забота состояла
